Битвы за корону. Прекрасная полячка

— Так ведь у нас покамест ни гроба нет, да и само тело не обмыли, не приготовили, — нахмурился Федор. — Негоже как-то.

— Ничего страшного, — отмахнулся я. — Так, по-простому, получится даже лучше. Вынесут на носилках, как погибшего в бою.

— А к чему такая спешка?

— Тебе с казней правление начинать не с руки, а без них никак. Вот москвичи и помогут, — откровенно пояснил я. — Поэтому, когда люди вдоволь наплачутся, я тебе шепну, ты махнешь рукой, на площадь выведут пленных мятежников, и народ сам с ними разберется.

Вроде бы все обрисовал, можно и выдвигаться. Время-то о-го-го, а нам надо предварительно заехать к патриарху. Осталось внести последний штрих в наряд Годунова — одежда-то хороша, эдакая неброская, темных тонов, а вот ранение, полученное им в боях за Ливонию, стоит подчеркнуть. Пусть москвичи воочию лишний раз убедятся, кто за Русь кровь проливает. А если кто-то решит, что рана получена сегодня, при защите государя, еще лучше. Словом, отыскав кусок материи, Дубец соорудил роскошную перевязь.

Но не успели мы спуститься вниз, как у крыльца показался запыхавшийся Курнос, которого я в числе десятка гвардейцев оставил подле Архангельского собора. Мол, безутешная вдовица просит Федора Борисовича улучить для нее единый часец и заехать в храм. Мы с Федором быстро переглянулись.

— Ничего там не случилось? — уточнил я.

Курнос неловко передернул плечами и помотал головой. Странно, тогда зачем ей понадобился Годунов? Я вопросительно оглянулся на своего ученика — может, послать назойливую барышню, сославшись на неотложные дела? Но Федор довольно улыбнулся:

— А ты мне сказывал, будто она за власть цепляться станет. Небось кто цепляется, своего супротивника просить ни о чем не станет, — и, повернувшись к Курносу, распорядился: — Лети обратно и упреди, что скоро явлюсь.

Через пять минут мы были у дверей Архангельского собора. Марина поджидала на крыльце, причем без сопровождения, отправив своих фрейлин в палаты. Тет-а-тет? Зачем? Еще одна загадка. Как говорила Алиса в Стране чудес, все страньше и страньше. Однако ломать над этим голову было некогда, и я, заявив, что время дорого и сам съезжу к Игнатию, направился на патриаршее подворье.

Туда меня поначалу не пустили, ссылаясь на недомогание святителя. Во всяком случае, именно в таком духе ответил мне приоткрывший калитку монах-привратник. Как я понял, хитрый грек решил остаться в стороне, выжидая время, поскольку победители вроде бы определены, но пока их слишком много, минимум двое. Желая наверняка оказаться в одной лодке с победителем, он и попытался взять тайм-аут.

— Болезнь-то не иначе как медвежья, — зло выпалил я.

Монах негодующе засопел и попытался захлопнуть калитку перед невежей и хамом, но я успел вставить в щель ногу. Привратник нажал, я тоже. Противостояние длилось недолго — молодость победила, хотя и не без труда.

Правда, у самых покоев мне вновь преградили дорогу два дюжих плечистых монаха, стеной вставшие на моем пути. Один даже скинул с плеч полушубок и по локоть засучил широкие рукава рясы. Пришлось пригрозить. Я поднял руку, подавая знак десятку гвардейцев, стоящих позади меня, и те взяли на изготовку свои арбалеты.

— У вас, святые отцы, еще есть время, пока я досчитаю до трех, — предупредил я. — Потом его не будет. Ра-аз…

— Грех это великий, — пробурчал один из них, с укором глядя на меня.

— Спорить не берусь. Тем более с будущими мучениками, — пожал плечами я. — Ну ничего, замолю. Авось ради святого дела. Два-а…

Они нерешительно переглянулись, но продолжали стоять.

Я обернулся к гвардейцам и развел руками:

— Не хотят понимать. Ну-ка, разок, но для начала с уважением к сану.

Пять арбалетных стрел впились в притолоку, на десяток сантиметров повыше монашеских голов. Говорить «три» не понадобилось — оба мгновенно раздались в стороны. Все, проход свободен.

Патриарх действительно лежал в постели, но, как я и заподозрил, болезнью не пахло. Тем более медвежьей. Зато пахло чем-то вкусненьким. Сомнительно, чтоб у хворых людей был такой замечательный аппетит — на столе стояли исключительно пустые или полупустые блюда, а на них — вот те раз — остатки скоромной пищи. Вон в мисочке обглоданное крылышко курочки, а на краю стола сиротливо притулился недоеденный пирог с мясной начинкой. Ишь ты, а ведь нынче пятница.

Но виду не подал, тем более православная церковь болящим действительно разрешает не соблюдать посты. Да и время поджимало, не до подковырок. Взяв быка за рога, я заявил, что сегодня каждому придется определиться со своим выбором и на чьей он стороне. Игнатий слабым голосом принялся уверять, будто он еще поутру хотел урезонить неразумных, ан глядь, а от великого огорчения ноги отнялись. Так-то он конечно же всей душой с нами, и если бы не окаянная немощь, то он непременно… но я бесцеремонно перебил его:

— Душой, святитель, — это замечательно, но к ней придется добавить тело.