Битвы за корону. Три Федора

Продолжать он не стал, шагнув вперед и распахнув передо мной двери в жилые покои престолоблюстителя. Я направился по коридорчику, выглядевшему без ковров на полу непривычно. Впрочем, их отсутствию я не удивился – Годунов на днях собирался переехать в царские палаты. Дело в том, что в Запасном дворце, как и зимой, предстояло ночевать и питаться депутатам Земского Освященного собора, а до его открытия (на Троицу) оставалась меньше недели.

Дверей в коридорчике было всего четыре – цари жили на Руси скромно. Дальняя, в торце, вела в опочивальню, по соседству с ней еще одна в гардеробную, где хранилась его одежда, а поближе, справа и слева, прямо напротив друг дружки, располагались молельная и кабинет.

В последний Метелица меня и завел. И вновь непривычная пустота. Бумаги из него перенесли, стеллаж тоже, и из мебели остались стул, стол и широкая откидная лавка.

– А… Федор Борисович? – осведомился я.

– Он в молельной с сестрицей своей, – пояснил тот. – Велел тут его ждать. Счас я, упрежу его.

Оставив меня сидеть, он направился обратно в коридор, постучал в дверь напротив, тихонько заглянул туда и что-то невнятно произнес. Через секунду из молельной вышел Годунов. Вид у моего бывшего ученика был мрачный. Не заходя в кабинет, он хмуро буркнул Метелице:

– Теперь у входа будь. И жди. Нужда появится – позову, – и крикнул вдогон. – Да гляди, чтоб без моего зова и сам сюда ни ногой, и никого боле не пущай!

Интересная прелюдия. К чему бы? Но присутствие Ксении, пусть и невидимое, меня успокоило. Правда, непонятно, зачем он ее позвал. Устроить нам свидание? А впрочем, чего гадать, сейчас узнаю.

– Тебе, князь, тоже обождать придется, – проворчал Федор. – Мне с сестрицей кой о чем договорить надобно. Здесь посиди, покамест тебе подарок твой не принесут, – он криво ухмыльнулся и торопливо вернулся обратно в молельную.

Я пожал плечами, но делать нечего, остался. Двери Годунов почему-то закрыть забыл. Ведущая в молельную оставалась слегка приоткрытой, а в кабинете и вовсе настежь. Я поерзал, поерзал на лавке, но затем, прикинув, что он может подумать, будто я специально открыл свою для подслушивания их разговора, решительно встал и направился к двери. Однако сделал всего шаг, не успев дойти до коридора, ибо услышанное из молельной – голоса Федор не понижал, говорил громко, будто специально – оказалось столь шокирующим, что я от неожиданности вздрогнул и застыл на месте.

Оказывается, я вновь, в который по счету раз, недооценил виртуозность Марины. Увы, она оказалась куда хитрее. Прямо тебе не Мнишковна, а Маккиавелевна. Или Иезуитовна. Прежде чем рогатины в меня всадить, она над ними на совесть потрудилась. И закалила как следует, и ядом смазала.

Едва Годунов услышал сообщение Марии Григорьевны о том, что австрийская невеста предназначалась для него самого, и сообщил об этом Марине, она, моментально сообразив, сумела извернуться, поставив все с ног на голову и получилось следующее. Согласно ее рассказу, домагиваться до яснейшей я принялся с самого начала, чуть ли не на следующий день после гибели Дмитрия, заявив, что помочь ей, дабы удержать на голове царский венец, могу один я, а больше никто. Не безвозмездно, разумеется. И совсем уж откровенно выдал: княжеских венцов много, а царский один. Да еще поторапливать ее принялся, чтоб не мешкала с ответом, иначе, мол, он в скором времени окажется на другом.

Маккиавелевна-Иезуитовна, разумеется, упиралась, напоминала мне о своем трауре, но я ломил напролом. Не помогали и ее ссылки на Ксению. Я от них небрежно отмахивался, поясняя, что жаждал жениться на ней исключительно с целью максимально приблизиться к вожделенному трону, иначе зачем мне вообще она сдалась.

Ксения, услышав это от брата, приглушенно вскрикнула, а у меня выступила испарина. Ну погоди, польская хавронья. Свинью ты мне, что и говорить, подложила мастерски, но я не я буду, если не верну тебе долг. И непременно с процентами.

Одно хорошо – теперь мне стало ясно практически все. Получается, основная виновница разительно изменившегося по отношению ко мне поведения престолоблюстителя не Никитичи – Романов и Годунов, а Мнишковна. Именно она развела в его душе огонек ненависти, благо, что ревность – великолепное топливо. А когда вопрос стоит о поползновении другого мужчины, пускай и друга, на твою женщину, бессильно все: и логика, и разумные доводы, и наглядные доказательства.

Разумеется, раздувала костерок не она одна, без их маслица не обходилось, подливали в меру сил. Не всегда умно, не всегда логично, но это как раз тот случай, когда в жарком огне любое сырое полено занимается.

 А Федор меж тем продолжал говорить, все сильнее повышая голос. Прямо тебе Лаэрт. Как там в Гамлете? «Страшись, Офелия, страшись, сестра».