Бюро Вечных Услуг

– Не надо позднее, – остановил Глеб Сигурдович. – А до них кто населял эти благодатные земли?

– Кельты, в основном, – сказал Нестор. – Они, в свою очередь, берут начало в гальштаттской и латенской археологических культурах – это где-то первое тысячелетие до нашей эры.

– «Нашей эры», – по-доброму передразнил Индрин. – А их эра, – снова жест в сторону древнегреческих богов, – не наша? Кто решил, где наше, а где не наше? С ностратическими языками – та же колбаса. От латинского «nostrаtis» – наш. А до этих «ностратисов» жили себе – не тужили языки «не наши»: палеобалканские, те же кельтские, пиктские, каледонские, лигурские. Лузитане жили и кантабры, галльские народы-языки, наконец! А сколько народов славянских из Ямной, протокурганной, трипольской культур?!

– А моему трепещущему сердцу, – неожиданно вмешался божественный малыш, – все же милее КВК – Культура воронковидных кубков. Как-то близки мне их артефакты. Но это совсем из глубины веков – мегалитическая культура, из эпохи позднего неолита.

– Согласен, – кивнул змей. – Но разве все они не объединены в праиндоевропейскую языковую, а значит, и культурную, семью?

– Вот предыдущий оратор тут о мегалитах говорил, – Глеб Сигурдович кивнул Дионису благодарно, поднял бокал в его честь и выпил, после чего вновь налил себе из бесконечной бутылки. Дионис тоже хлопнул бокал одним глотком (вот ведь способный ребенок), и вино вновь заплескалось до самых краев без всяких подливаний. – По всей Европе и островам находим эти мегалиты: и менгиры торчат, и кромлехи кругами лежат, и дольмены громоздятся, и гробницы-каирны хранят свои тайны за каменными орнаментами. Кто все это возводил?

– Не знаю, – честно признался змей. – Друиды?

– Все спишем на кельтов и друидов! – доцент Индрин искренне расстроился от такой несправедливости. – Сейчас практически вся Европа говорит на языках романо-германской группы. Наследие Римской империи. Латинский язык. Вы, как сведущий в исторических науках змей, скажите, почему латинский-то?

– От названия маленького государства Ляциум, – напомнил Нестор. – Оно было метрополией Рима. А Рим потом подчинил себе собственную метрополию.

– Что-то похожее сейчас происходит между Штатами и Великобританией. А почему?

– Почему? – хором озадачились Нестор и Дионис.

– Потому что везде и всегда право народа – это право сильных, – ответствовал Индрин. – Правового поля нет. Правовое поле – фикция. Есть право силы. И не так важно – силы мускульной или силы интеллектуальной. Раньше сильные государства завоевывали слабые – благодаря силе оружия, силе денег. Потом подключилась дипломатия, и сильные стали завоевывать слабых при помощи хитросплетений заточенного под такие капканы разума. Но суть неизменна: сильный всегда блюдет собственные интересы за счет интересов слабого. В этом смысле – все по-прежнему со времен пещерных мордобоев.

– Вы, безусловно, правы, – вновь согласился Нестор. – Но выработаны же нынче какие-то защитные механизмы? Права нет. Но есть же Конституция, например…

– Конституция? – Индрин даже расплел ноги из своего полулотоса, намереваясь вскочить. – Конституция – свод защитных законов. Вот только кого или что эти законы защищают? Наиболее совершенно такое общество, которое не требует наличия Конституции, поскольку обладает необходимым и достаточным опытом прецедентов. Конституция нужна слабым народам, в качестве кляпа для народного голоса. Каждая новая власть в слабых обществах стремится усовершенствовать этот кляп, сделать его легче «всовываемым» и более плотно «затыкающим». Хотя, конечно же, в обществах с определенной традицией Конституция служит более или менее надежным балластом, который унимает буйную пляску законов и сдерживает социальные изменения.

54

– Iuppiter iratus ergo nefas, – вымолвил примирительно малыш Дионис. Обращение греко-римского божества к Глебу Сигурдовичу как к Юпитеру, верховному богу олимпийского пантеона, говорило о многом.

– При этом социальная жизнь немыслима без законов, без права, – уняв эмоции, продолжил доцент Индрин. – Как и социальная жизнь без речи, без языка. Все равно как немыслим дракон в синем небе меж самолетами гражданской авиации.

– Право, парящее над политикой и экономикой, – вот что немыслимо, – заключил Дионис. – А парящий в небе Дракон – это обязательная, а потому вечная метафора Вселенной. Кстати, Френсис Бэкон говорил, что над человеком мыслящим довлеют четыре демона, четыре призрака: рода, пещеры, рынка и театра. И под призраком рынка он подразумевал не только экономику, но и условность речи, привычку человека всему давать имя, обозначать словами.

– Речь как инструмент продаж? – вздохнул Индрин. – Конечно же, эра потребления подтягивает под себя все святые вещи: слово, искусство, образы. Я даже не говорю о религии. А что, кстати, Бэкон подразумевал под тремя другими демонами?