Бьющий на взлете

Он уклонялся от предложений и жестов, почти не обращая внимания. Это он. А тот, который в нем сидел, щерился при каждом удобном случае. Но на человеческих женщин его не выпустишь, рискованно. Хотя женщины и сами всегда норовят впиться намертво. Это понятно, это у них в природе: гнездо там всякое, выращивание потомства. Причем, зачастую выращивание чужого потомства на твоих ресурсах, когда ты готов тратиться только на свое — и оно у тебя уже есть. И они всегда, всегда сворачивают в эту сторону, независимо от того, что декларируют на входе, независимо от того, что им вслух говоришь ты. Словами через рот: нет, это не отношения, дарлинг. Да, это встречи. Однажды они закончатся, у меня такая работа. Так нет же, все равно они надеются! На что? Все же сказано. Нет, я не пошутил. Нет, не надо в меня влюбляться. Полочку не прибью, надолго не останусь. Нет, я не изменюсь. Да, ты особенная, но не настолько. Все вы особенные. Проблема в том, что ни одной из вас не прокормить ктыря. Плюс функция возраста придавала специфики. Стареть он не хотел, но мир вокруг нестерпимо молодел сам по себе. А раз за разом иметь молодых значит раз за разом наращивать новый верхний слой, касаться поверхности, когда хочется глубоко — во всех смыслах. Всё молодеющие партнерши уже не подходили к калибру того, что он знал о жизни. Нужна была бездна, готовая вместить его самого. Искренне считал себя не жадным, так, прижимистым. В принципе, денег хватало на всё и на всех. А Эла как-то в сердцах бросила, что по-настоящему жмотный он на любовь, на то, чтобы отдавать.

Как отдать то, чего самому мало? Было, билось, горело пламенем, а теперь остались одни лишь угли, россыпь мелких под слоем пепла, обжечься не хватит. И неизъяснимая тоска от того, что таких, как он, парных ему, больше нет — уже это точно знаешь. Так что не злился на женщин, не корил себя, жил как жил… вода течет, а пряхи прядут.

Осенние сумерки Адриатики мгновенны.

Близ Ка-Рампана, на безлюдной кампьелло Альбрицци вырулил прямо на парня, с мечтательным видом прислонившегося к стене. Синьорина же стояла на коленях, совершенно явно его радуя. Гонза, сочувствуя, мимикрировал было под окружающий кирпич, но пацану так хотелось поделиться переживаемым счастьем, что взмахнул рукой, никак не останавливая подругу, залихватски воскликнул: «эх!» — и указал на табличку «Per San-Marco», безошибочно выцепляя в Грушецком иностранца. Какая поистине прекрасная, отзывчивая молодежь.

Гонза отсалютовал ответно, кивнул, свернул к Риальто еще прежде, чем парень достиг финиша. Секс — прекрасная штука, данная Господом, возможно, что и лучшая в этом кратком двукрылом лете на легком шарике, подвешенном в пустоте, оставшейся после Большого взрыва… удивительно только, как многое люди вкладывают в сей маленький взрыв. Возбуждает же не собственно секс, а то, что — получил, достиг, смог. Именно конкретную получил, которая в данный момент для тебя и есть образ чистого желания. Его никогда не парило подарить симпатичной ему женщине немного удовольствия, проблема в том, что женщины тут же начинали путать эмоцию с удовольствием и хотеть от него не того, что он мог им дать. Они хотели человеческого, а с человеческим у Гонзы было крепко проблематично, и теперь он понимал почему. Жаль, стало ясно совсем недавно, можно было бы избежать нескольких действительных жертв. Не тех, кто воображал себя жертвой разбитого сердца — было бы там что бить — а настоящих.

В Прагу он действительно больше не вернулся, ибо зачем? Пражское кладбище какое-то.

Да, и ему, конечно, не нужно было причинять себе человеческое.

С нечеловеческим проще.

С этими мыслями — о нечеловеческом — и поднялся к себе в «Сан-Кассиано». Шел, задумавшись, потому удивился, приняв копошившегося у его двери человека за соседа, верно, ошибшегося номером. Или за слесаря. Удивление усилилось, когда, по мере приближения Грушецкого, чувак, возившийся с замком, аккуратно встал, кинул беглый взгляд на подходящего и чесанул по коридору, все увеличивая дистанцию — сдержанно так, не бегом, чтоб не палиться впрямую.

Грушецкий хмыкнул. Из арсенала лиц извлек то самое, которое «пся крев, просрали Польшу», вышел с лицом на стойку портье и сообщил без вступлений, что ежели отель проводит технические работы в системе безопасности, связанные с заменой ключей, то он желал бы видеть это не на своем номере в момент проживания в одном, на что получил в ответ:

— Какие технические работы, синьор Грушецки? С ключами все в порядке, мы меняли систему летом… у вас дверь номера не открылась?

Ах, вот как. Нет, она не открылась кому-то еще, кто очень хотел попасть внутрь. Нет, в номере ничего не пропало. Да и чему там пропадать-то, кроме него самого? Его тридцати литрам жизни? Так самое ценное у него всегда с собой.

Вот, похоже, повод поднять старый контакт. Контакт отозвался сразу, но заокеанским нецензурным рычанием. Секунд сорок Гонза просто пережидал: