Бивуаки на Борнео

Моя рука тотчас наткнулась на что-то твердое и холодное, как железный брусок. Я сжал питона и потянул изо всех сил, но безрезультатно: пресмыкающееся удобно устроилось в своем убежище, я же сидел, как птица на ветке. Однако после нескольких минут взаимного перетягивания змея изменила тактику, угадав, без сомнения, что я не уступаю ей в упрямстве. Она выскочила, как дьявол, из своей дыры и несколько раз сильно укусила меня в руку.

Надо сказать, что хотя укус питона совсем неболезненный, зато рана выглядит очень эффектно: длинные, загнутые назад зубы раздирают кожу, подобно лезвиям бритвы. Кровь хлынула из меня потоком, к испугу гребцов, уже видевших себя с трупом европейца на руках, что всегда сулит неприятности.

Наконец мне удалось схватить змею позади головы и тем помешать ей укусить еще раз. Взбешенный питон извивался и широко разевал пасть, показывая черный язык и загнутые, как крючья, зубы. Затем он с поразительной быстротой обвился вокруг моего тела, едва не лишив меня возможности дышать, и сжал так, что вены на моих руках сильно вздулись.

К счастью, он был не настолько велик, чтобы задушить меня, но в том неустойчивом положении, в каком я находился, эта длинная мускулистая масса сковывала мои движения, и я предвидел наступление момента, когда мы вместе с питоном очутимся в реке. Я мог быть уверен, что в этом случае никто из гребцов не бросился бы выуживать меня — так велик был их страх перед змеей! Решив отпустить свою добычу, я ослабил хватку, но змея усилила свою, и из похитителя я превратился в пленника. Мало-помалу, однако, питон разжал тиски, и, действуя попеременно мягкостью и твердостью, я сумел полностью развернуть гада, продолжая крепко держать его.

Оставалось только посадить пресмыкающееся в достаточно надежное место, но у нас под рукой не было ничего подходящего. Жорж, заснявший конец сцены, решил эту проблему, стащив с себя брюки; он бросил их мне, предварительно завязав обе штанины. Я погрузил туда питона, завязал брюки сверху, чтобы он не убежал, и швырнул на берег.

Внизу начальник гребцов сказал мне:

— Если бы змея укусила одного из нас, он бы тут же умер, но вам, белым, яд нипочем.

Напрасно я уверял его, что питон неядовит и что в противном случае я был бы так же отравлен, как всякий другой, он не поверил ни одному моему слову! Поэтому на следующий день его очень удивило, что я не хватаю королевскую кобру — гада, укус которого убивает за двадцать минут буйвола! Она свернулась на ветке так низко, что мы могли бы дотронуться до нее пальцем, сидя в пироге. Но я предпочел не нарушать ее солнечных ванн, так как мы не захватили противозмеиной сыворотки — впрочем, довольно иллюзорного средства от укусов такого рода змей.

Немного погодя мы заметили еще одного питона, меньших размеров, чем пойманный накануне; он также грелся на солнце, лежа на дереве. Этот питон оказался хитрее первого: при моем приближении он бросился в реку и поплыл к противоположному берегу; все его тело колыхалось под водой, и только голова на прямой шее торчала наподобие перископа.

В середине дня, когда солнце палило особенно нещадно, гребцы отыскивали место для привала. Пока молодежь собирала хворост и разводила костер, старшие выносили раненого из пироги и устраивали его в тени дерева, а затем отправлялись рвать большие листья дикого банана, служившие блюдами и тарелками. Некоторые забрасывали удочки или сеть, другие вырезали деревянные ложки или же крючья для подвешивания небольших, почерневших от копоти чугунных котелков — непременной принадлежности походного снаряжения даяков.

Я же уходил с одним-двумя даяками на охоту, поскольку на мне лежало снабжение мясом трех десятков служивших у нас людей, не забывая о нас самих. К счастью, в этом районе водилось много кабанов, так как на них здесь никто не охотился, и при каждой нашей вылазке я убивал одного или двух.

Один из гребцов оказался идеальным проводником, Это был прирожденный охотник — качество гораздо более редкое у так называемых первобытных людей, чем это принято думать. В лесу он двигался с легкостью призрака, устремив глаза в землю и истолковывая малейший след, самую незначительную примету вроде примятой травинки или камня, перевернутого проходившим животным. Он объяснялся только знаками, останавливаясь каждые сто метров, чтобы поскоблить ноготь большого пальца лезвием своего мандоу. Падавшая с ногтя тонкая пыль позволяла обнаружить малейшее дуновение, способное донести наш запах до зверя.

Внезапно мой проводник поворачивался ко мне и, выпятив губы в форме пятачка, давал понять, что впереди кабан. Тогда я принимался скользить от дерева к дереву, стараясь не наступить на сухие листья или не хрустнуть устилавшими землю ветками; когда животное оказывалось на достаточно близком расстоянии, можно было послать молниеносную пулю в его массивную шею, сразу за ухом.