Бизар

На следующий день – полицейское интервью. Как попал в Данию, что к чему, кто я такой и т. д. и т. п. Все сначала… Хлипкий полицейский в расползающемся свитере кашлял, сморкался, гора салфеток росла. Переводчица-полячка, женщина в летах, суетливая, как наседка на яйцах, часто меня переспрашивала, правильно ли она сказала то или это по-русски.

– Ни-ка-ко-го гражданства, – повторила за мной, – то ест лицо без гражданства… или без паспорту, хотели сказать?

– И без паспорта, и без гражданства! – с улыбкой уточнил я.

– Но гражданство ест? Паспорта нету, а гражданство должно быть?..

– Нет, – сказал я. – Нет гражданства!

Объяснил, что такое «серый паспорт». Нажал на то, что это одна из составляющих той политической причины… Но меня попросили в это не вдаваться. Это потом, сказал полицейский, все причины можно будет перечислить потом, и зашелся кашлем. Полячка старалась. Каждую букву выговаривала, и все равно нет-нет да проскальзывало польское словечко. Полицейский на меня даже не смотрел, с отсутствующим видом телеграфиста заносил каждое слово, зачитывал вопросы, кашлял, записывал ответы, просил, чтоб я говорил покороче, самое главное, суть, торопился… но перерыв устроил. Мы с полячкой пили кофе из пластмассовых стаканчиков на улице (угостила меня сигареткой). Она говорила о каких-то Млынках, где было так красиво, так тепло и так невозможно бедно; ее речь меня окутала и убаюкала. Быстро сбежались сумерки, облепили нас, обняв за плечи; мы стояли у фонаря… ни ментов, ни колючки, – елочки и кустики… где-то за стеной пробегал детский смех, громко шлепал мяч по луже, блуждал звонок велосипеда… закуток деревенской жизни! Я совершенно забылся…

В два приема довели дело до конца. Проверил, расписался, получил копию; отвели коридорами в другую клетку, впихнули в комнатку к сонному мужичку. Тот приподнялся. Я сразу понял, что калека… сидевший… урод уродом.

– Тяпа, – представился уркаган с вдавленным носом, шрамами на лице, недоразвитой культей руки (протянул левую, пожал). – Перестала расти, когда было семь, – пояснил он. Тут же сделал чифирь и дал табачку. – И мне скрути, – попросил он, – будь добр! А то у меня такие крутки выходят, что стыдно предлагать.

Он был из Каунаса.

– Только никому это не говори, что я литовец, – добавил он смущенно. – Я тут дурака валяю. Сук за нос вожу. Прикидываюсь, что из Белоруссии. Только они прочухали уже, что я не оттуда. Суки есть суки… У них свои методы, «зайчики», говорят, никакие не «зайчики»… А я откуда знаю, что не «зайчики»… Ляпнул-тяпнул, твою мать, знал бы что не «зайчики», а так что толку теперь, вот сижу, жду… И буду сидеть, пока не узнают, откуда я на самом деле. А как они узнают? Никак. Мне даже бабки предлагали… Мент говорит, давай я те сто баксов дам… Я ему «фак ю», понял?! Мне что, сижу и сижу, пусть устанавливают. Сто баксов, дурак…

Походка у него была «гуляй-нога».

– Упал на стройке в шахту лифта. Дом строился. Мы зашли выпить. Я отошел отлить. Ну и… железяка в ноге. Боли. Я изображаю боли. Мне таблетки дают. Я их измором, измором… Посмотрим, кто первый треснет…

Через пять минут после знакомства я уже знал, что первый срок ему дали за изнасилование.

– Шалава просто так сдала. Менты науськали. Мы там воровали понемножку, менты знали, что мы воровали, а материала на нас не было. Чисто работали, молодые были, трезвые… Не докопаешься. Нас воры научили. Наколки, наводки, туда-сюда, у-у-у время было! Хаты поднимали, склады бомбили! И ни одна сука не могла доказать, понял?! Головная боль! Посадить-то кого-то надо было. Преступления есть, никто не отвечает. Ну вот… Нашли шалаву, заставили на нас заяву написать, и сразу на пять лет. Никакого тебе адвоката, никакого протеста, никакого ничего. Ну, неплохо все это прошло; меня там знали, у меня там уже много товарищей сидело, встретили как надо. Мне инвалиду все ж легче, особое отношение. Но я не пользовался, я всегда как все был. И в баскетбол одной рукой играл, и в теннис. Рисовал… Я вон им тута тоже на стене нарисовал цветок. Потом увидишь, когда в следующий раз на допрос поведут, там слева на стене в ментовском коридоре пальма в кадке, это я им тут нарисовал. Они мне табак за это, то есть деньги на табак. На зоне тоже рисовал, в шахматы научился играть… В шахматы играешь? Отлично, поиграем, надо будет спросить эту соцработницу… Она за все тут отвечает. Ты кумекаешь на каком-нить? Отлично! Поможешь мне перевести кой-чего. У меня, вишь, нога болит, надо доктору все объяснить. Тут был пацанчик, переводил, а его потом того, депортировали. Мне теперь таблетки-то дают; только свою жалобу я не могу ни в устной, ни в письменной форме выразить. Ну никак. Наконец-то толмач есть. Во как мне повезло, да еще русский. Ваще круто устроился. Мне тут уже месяц не с кем словом обмолвиться. Прикинь, все с неграми да чучмеками… Да хер их знает, откель они, черные; мусульмане, одним словом. Тык-мык. Ничего сказать не могу. Ты женат?

Я сказал, что у меня подружка – литовка.