Бизерта. Последняя стоянка

Вечером у Марии Зиновьевны Манштейн, вдовы дяди Льва Сергеевича, мы находим семью с папиной отцовской стороны. Мой кузен Сергей Львович дарит мне фотографии, которые ему — я это чувствую — очень дороги. Но сам бездетный, он знает, что я могу их передать потомкам нашего деда Манштейна.

Жалко, что у нас слишком мало времени, чтобы ближе познакомиться с Сережей.

Фотографии начала XX столетия, некоторые лица на них мне знакомы, мне кажется, что все они жили совсем в другом мире, безвозвратно ушедшем. Дед Сергей Андреевич на водах в 1913 году, трое его сыновей от второй жены — Сергей, Всеволод и Лев.

Что ждало этих юных мальчиков в аккуратных, одинаковых костюмах с большими белыми воротниками, в высоких ботинках на пуговицах и с соломенными канотье в руках?

Старший, Сережа, был зарублен на Перекопе; Всеволод покончил с собой в 19 лет! Единственная дочь, Зинаида, убита в порыве ревности отвергнутым ею человеком. Чем объяснить, что такой пунктуальный, упорный, кабинетный ученый пережил такую бурную жизнь?

Дядя Юрий Сергеевич — последний из шести братьев Манштейн. Расставаясь со мной, он дарит мне годами хранящуюся у него шкатулку; на внутренней стороне крышки детским почерком выведено имя ее первого владельца: «Александр Манштейн».

17 — 18 июля мы опять в Москве, в гостеприимном доме Нинель Гургеновны — мамы Аркадия. Квартира загружена московским телевидением; меня расспрашивают о 20-х годах. Полная свобода слова. Вечером мы чувствуем себя в Тунисе, присутствуя на обеде у тунисского посла Ахмеда Унайеса. Посольство размещается в старинном Шереметьевском особняке, стены которого видели зловещую фигуру Берии. Сколько невинных были замучены тогда в здешних погребах!

Рубежное

Четверг, 19 июля 1990 года.

Мы летим в маленьком самолетике, как в закрытой железной коробке, и еще живее всплывают мои детские воспоминания о наших с мамой путешествиях через всю Россию — пролетающие за окном цветущие просторы полей, бег деревьев по склонам гор, веселое оживление уезжающих на каникулы и успокаивающий стук колес.

В самолете полутемно и как-то необычно далеко от всего. Ничто не мешает думать о своем; отрывки мыслей, картины прошлого… Складываются стихотворные строчки:

Я вернусь

Белый дом и белые колонны

Двести лет на берегу Донца.
В старом парке прячутся вороны
И алеют розы около крыльца.

Белый дом и белые колонны,

Старый парк в сиянии Донца
Страстный голос соловья в сирени,
Его трели плачут, плачут без конца.

В светлом зале музыка и пение,

У рояля — молодой кадет:
Из-под пальцев льется вдохновенье,
И танцует в зале кто-то менуэт.

В моем сердце — в парке вечно лето,

Блеск Донца, черемуха, сирень…
В этом доме, сотканном из света,
Никогда не пробегает тень.

Как вернуться в старую усадьбу,

Как дорогу в детство мне найти?
Как попасть мне к соловью на свадьбу,
Где сирень не может отцвести?

Я вернусь, и в зарослях сирени

Заливаться будет соловей,
Я вернусь, чтоб встретить в парке тени
Дорогих и близких мне людей.

Я вернусь, и будут цвести розы

В старом парке около крыльца.
Я вернусь! Иль это только грезы?
Нет усадьбы больше у Донца.

В 17 часов 40 минут маленький самолет приземляется в Северодонецке — поле и за деревянным забором публика ожидает прилетевших. Как видно, нас нетрудно узнать — Светлана Олеговна улыбается нам издалека; рядом с ней молодой мужчина — «Володя с автомобилем», как я узнаю позже. В простоте радушной встречи есть что-то родное, и ближе кажется мне Рубежное.

Через четверть часа мы уже у Лисичанска, и, как в тот далекий июльский день 1918 года, мы стоим на маленькой станции «Насветевич». Ничего не изменилось. Пустынная тропа поднимается между кустарником к моему затерянному царству. Туда нас поведут завтра. Темнеет. Наши заботливые хозяева не хотят нас утомлять. Гостиница удобная, ужин очень приятный, с шампанским и множеством цветов, и я знаю, как это трудно все устроить в теперешних условиях. Уходя, Светлана Олеговна оставляет нам расписание на следующие два дня.

Что будет завтра?

У открытого окна я вглядываюсь в ночь. Я знаю, что все на свете меняется, что белого дома с колоннами в большом цветущем парке давно уже нет.