Бизерта. Последняя стоянка

«…Передо мной стояла незнакомая дама в синем платье, которая и провела меня в класс. Девочки в коричневых платьях и белых передничках сидели за своими партами и, как мне показалось, с любопытством меня рассматривали. Но грянул звонок, меня поставили в пару и повели в столовую. Помню, как мне неприятно было в первые дни, что я еще не в форме, и с каким нетерпением я ждала, когда мне наконец ее дадут. Я уже тогда ее полюбила и скажу, что в мое время у нас, институток, была привязанность к своей форме: маленькие — „кофейные“, или, как их ласково называли, „кофульки“ — смотрели на голубые платья, как на повышение, воспитанницы „голубого“ класса так же смотрели на зеленые и на серые…

Мы гордились нашей формой и стояли за ее честь, как воины за честь мундира…»

В основе институтского воспитания была дисциплина. Порядок в расписании дня и занятий соблюдался строго. Каждый класс находился под неусыпным наблюдением классной дамы, которая неотлучно жила в Институте и, жертвуя личной жизнью, полностью посвящала себя ученицам, благодаря чему в классе отставших в науках не бывало.

Каникулы были редки: три дня по большим праздникам и два месяца летом, а последние два года воспитанницы вовсе не покидали стен Института.

Некоторые ученицы из отдаленных районов России проживали в Смольном безвыездно в течение семи-восьми лет до самого выпуска.

Развлечения были редки, но отводились часы для чтения, музыки, пения. Конечно, танцы были частью программы, и дважды в год старшие классы устраивали балы для самих себя — без кавалеров. Для младших классов приглашали иногда какого-нибудь известного фокусника.

Каждый год 22 июля выпускные классы всех институтов Санкт-Петербурга приглашались в Петергоф. Во дворце их угощали завтраком, а затем катали по Петергофскому парку в открытых экипажах.

Для двух старших классов взамен праздничных отпусков предоставлялось исключительное в своем роде развлечение — прогулка на Марсово поле, где проходили ярмарки с балаганами.

Дважды в год, на Масленой и на Пасху, в назначенный день прибывали из дворца за воспитанницами огромные дворцовые кареты, на козлах которых важно восседали в красных ливреях и треугольных шляпах кучера и лакеи. Девушек рассаживали по шести в каждую карету; самые шаловливые сидели с классной дамой.

Кортеж трогался, лошади бежали рысцой, сбоку гарцевал конюшенный офицер, прозванный «ange-gardien» — «ангел-хранитель».

На Марсовом поле, объезжая балаганы, лошади переходили на шаг, и во всеобщей суматохе молодые люди, чаще всего офицеры — братья и их друзья — пытались пробиться к каретам: быстрые фразы, улыбки, коробочки конфет в обмен на кружевные платочки. Очень модны были мячики, обтянутые шелковыми нитками, — они делались только в Смольном. Не везло, конечно, шалуньям, сидевшим с классной дамой: она безжалостно поднимала стекла окон.

Объехав три раза вокруг балаганов, воспитанниц везли во дворец, где было приготовлено угощение. Иногда Государь выходил к ним и расспрашивал о катании. По дороге домой все умоляли «ангела-хранителя» проехать по каким-нибудь длинным улицам, чтобы продлить удовольствие.

Иногда суровые будни прерывались Высочайшими визитами.

Один из таких визитов императора Александра III и императрицы Марии Федоровны остался в памяти и долго забавлял петербургское общество. Во время визита царскую чету сопровождал шах Персии со свитой. Администрация Смольного была предупреждена о прибытии высоких гостей и подготовилась к приему.

Маленькие «кофульки», одетые в прелестные воздушные платьица, танцевали балет. Этот номер очень заинтересовал шаха. Очарованный, он умолял императора подарить ему «хоть одну» из девочек. Все присутствующие заметили, что император рассмеялся и очень оживленно начал что-то объяснять шаху. Только позже, благодаря начальнице Института, сидевшей рядом с Государем, удалось узнать о подробностях. Оказалось, шах очень удивился, что самодержавный царь не мог ему доставить такого удовольствия и исполнить его просьбу.

Для смолянок 70-х годов царем был — и остался для них на всю жизнь — трагически погибший Александр II.

В бесхитростных рассказах на пожелтевших страницах архива живет еще искренняя, чистая любовь. Неизвестная смолянка писала: «Мои воспоминания близятся к концу. Явижу себя в первом классе, а передо мной так ясно выступает прекрасный облик царя-освободителя, „нашего Царя“, как мы говорили. Я вижу Его добрые серые глаза, вижу Его улыбку, слышу Его низкий, слегка картавящий голос, такой мягкий, ласковый… Приезжал Государь в Смольный несколько раз в году и всегда без предупреждения.

Когда раздавался в коридоре звонок, возвещавший о Его прибытии, мы, старший класс, бросали свои занятия и стрелой неслись на другой конец здания: „Царь, Царь приехал“, — кричали мы. Обыкновенно Он уже шел по коридору. Мы Его окружали, некоторые счастливицы шли рядом с Ним, остальные — лицом к Государю, составляя тесным полукругом живую цепь. Мы пятились быстрыми, мелкими шагами — это был наш особый прием; исполняли мы его очень искусно и очень забавляли им Царя.