Бизнес с русскими или без?

Анализируя действия русских на полях сражений, генерал Рунштедт (наш враг!) пишет:

«Следует, однако, отдавать себе отчет, что мы вступаем в борьбу с противником, совершенно иным, нежели Франция. Русская армия — назовем вещи своими именами — разгромила в Семилетнюю войну войска Фридриха Великого, а в 1812–1814 годах — Наполеона. Опыт Мировой войны также не настраивает на оптимистический лад. Я хотел бы обратить внимание присутствующих на один принципиальный момент: опыт истории показывает, что русскую армию можно, а иногда и несложно разбить. Зато очень трудно воспользоваться плодами победы».

Не на полях сражений в начале XX века в России происходила феминизация многих сторон жизни, изначально чисто маскулинных:

«Любопытная Леля слышала из разговоров взрослых в гостиной, что женщины едва ли не активнее мужчин участвовали в революционных процессах (по подсчетам историков, в 70–80-е годы были осуждены в общей сложности 178 женщин, большинство которых принадлежало к террористической организации „Народная воля“, семь раз покушавшейся на Александра II и все-таки убившей его). До конца жизни хранила она фотокарточку Веры Засулич, той самой, которая стреляла в градоначальника Трепова. Леля уже тогда воспринимала происходящее под весьма специфическим углом зрения: слабый пол, к которому она принадлежала, — вот носитель силы, а вовсе не наоборот — а потому все эти женщины-бунтарки были овеяны для нее ореолом романтического героизма»[18].

Вы не согласны, что участие женщин в революции — это проявление феминности, Вам кажется наоборот? Ну, а когда Ахиллес садится за прялку, потому что не хочет ехать на Троянскую войну — это проявление чего — феминности или маскулинности? Ахиллес надеется, что ситуация «рассосется сама», что греки уплывут без него — это типично феминный подход. Когда женщины идут в террор, в революцию — это значит, они не доверяют решение этого вопроса мужчинам и им кажется, что без них «не обойдется» — это тоже феминный подход.

Когда принимается указ, по которому все женщины города N в обязательном порядке должны принадлежать мужчинам (было, мужики, было счастье! — 1918 год, Россия) — это маскулинный подход.

Феминность всегда предлагает сложное и медленное решение, но без последствий (образование, благотворительность), маскулинность — простое и быстрое, но с кратковременным эффектом (война, революция).

Коллективизм. К началу прошлого века не кажется, что русские были коллективны — несмотря на «крепостное рабство», общину и другие «прелести» коллективной жизни. Но все события, в которых пришлось участвовать нашему национальному характеру в XX веке, были в принципе коллективны — значит, вырабатывали в нас навык коллективного решения. Вот если бы мы раздробились на ряд «уездных княжеств», да общались бы с «индивидуалистами» среди других национальных характеров, да плавали по морям и торговали — тогда в нас укрепился бы «ген» индивидуализма, а так — нет.

Фиксируем возможное нарастание коллективного начала в характере.

Высокий контекст. Русские всегда изъяснялись туманно и иносказательно. Пушкин пробовал научить нас говорить женщине «Люблю!», но у нас все равно выходило «А… а… Хорошая сегодня погода, не правда ли?…».

«Любовь и религия, вот два чувства чистые, высокие. Не знаю, что называют любовью. Ежели любовь то, что я про нее читал и слышал, то я ее никогда не испытывал. Я видал прежде Зинаиду институточкой, она мне нравилась, но я мало знал ее (фу, какая грубая вещь слово, как площадно, глупо выходят переданные чувства)» (Л. Толстой, дневник).

Последующие года террора и несвободомыслия только развили архетип. Высота контекста повысилась.

Нелюбовь к себе. По-видимому, раньше мы себя больше любили. Возможно, это была не совсем «любовь», а некоторое «приятие себя», по крайней мере у нас было общество и нравственные ценности и общественный договор, и о себе мы больше говорили, и других, и не мыслили прожить жизнь в окопе или под чертежной лампой. Мы дышали свободой, а свобода и нелюбовь к себе несовместимы.

Стремление к неопределенности. За этими красивыми словами скрывается, по сути, русское стремление к бунту или «стремление к хаосу». Конечно, всегда можно объяснить логически, почему я не пошел кланяться царю-батюшке или в Думу, а взял в руки топор — только в объяснениях ли дело? Приведем опять пример: