Благочестивые вдовы

Усилием воли я вернулась в музей. Собственно, музей находится рядом с домом поэта, во флигеле. Там я опять встретила моих веселых корейцев, на сей раз они хихикали у картины Вильгельма Тишбейна «Сила мужчины». На картине изображены два нагих всадника, уезжающих от зрителя. Их добыча – лев и орел – на седлах позади охотников. Мне почудилось, что я, привязанная точно так же, болтаюсь вверх ногами, острые камни проносятся у самых глаз: меня куда-то тащат по дороге. Но ко мне тянутся руки, некоторые держат фотоаппараты, и корейцы, весело лопоча и улыбаясь во всю ширину любопытных лиц, хватают меня за развевающиеся в такт лошадиному галопу волосы. Эй, разве не для вас табличка «Руками не трогать!»?…

Я опять очнулась. Мне стало противно до отчаяния: как я могла так глупо вляпаться? Но что тут поделаешь: вся моя хитрость, нестандартные ходы, психологические тактики против грубого насилия не помогут.

Неужели я больше не увижу сына?! Поистине рука Божия вела меня в тот день, когда я отвезла его к отцу. Я умру, Йонас женится на Герлинде, и Бэла забудет меня. Что ж, для него так даже лучше… Я заплакала. Как там говорят: капля камень точит? А слезы – скотч? Может, от слез лента чуть-чуть отойдет, чтобы хотя бы подобие крика… Безнадежно.

Что там, после смерти? Меня ждет встреча с умершими родственниками: родителями, братом?… Э-э, лучше не надо. Ничего хорошего они мне не скажут. И у покойного супруга Коры Хеннинга остались ко мне вопросы… Итак, карающая длань Господа занесена надо мной не в шутку – я принялась истово молиться, обещая в обмен на спасение трудиться остаток дней своих сиделкой в доме престарелых.

И Бог действительно смилостивился надо мной, что, впрочем, не ввергло меня в священный трепет, потому что к этому моменту я опять утратила веру: после шести часов лежания связанной – неудивительно.

Заскрежетал замок: дверь открывали. С трудом разлепив опухшие веки, я вглядывалась в темноту прихожей, ожидая появления двух живодеров. Брызнувший свет ослепил меня: я не узнавала вошедших мужчин – да я просто глазам своим не верила!

Феликс и Энди торопливо подняли меня, обнимая, как ребенка, стали осторожно снимать с лица и волос скотч, но все равно было так больно, словно его отдирали вместе с кожей. От боли, от жалости к себе, но прежде всего от перенесенного напряжения я рыдала, не сдерживая слез, на ближайшем дружеском плече, кажется, Феликса, пока молодые люди освобождали мои ноги и руки, одновременно пытаясь выяснить, что, собственно, со мной стряслось. Но у меня не было ни сил, ни желания отвечать на вопросы. Потом, продолжая обнимать, укачивать, гладить меня по голове, они влили мне в рот глоток минеральной воды, все время повторяя:

– Все. Все хорошо. Все кончилось.

Наконец я смогла сама подняться. То, что Катрин так и не забрала свои вещи, пришлось теперь весьма кстати: в большом шкафу нашлось все необходимое, чтобы переодеться.

Стоя под душем, я старалась не думать ни о чем, только следила, как медленно возвращаются ко мне силы, отдаляются унижение и боль, – мало-помалу собирала остатки душевного равновесия…

Выйдя из ванной, я села в кухне – подальше от того места, где меня мучили – и, попивая из бутылки минералку, доверила свои ноги заботе нежданных спасителей, которые теперь врачевали мои ожоги. А я только мешала им, поминутно останавливая и сжимая их руки, как заблудившееся дитя, вдруг нашедшее родителей.

– Они тебя еще и укусили! – сказал Феликс. – Извращенцы! Отвезти тебя к врачу, а то можешь сначала тут полежать, отдохнуть… Нужно еще решить, куда тебя теперь…

– Домой! В кровать! – почти крикнула я.

Энди и Феликс переглянулись.

– Тебя не удивляет, что мы здесь появились? – нежно поправил мои волосы Энди. Тот самый Энди, что недавно был так груб со мной и велел убираться с глаз долой.

Оказывается, Катрин позвонила во Франкфурт, надеясь застать меня дома. Когда трубку сняли, она стала тараторить по привычке:

– Алло! Майя! Это я – Катрин! – недоумевая, почему я не реагирую.

Тут она услышала хорошо ей знакомый голос мужа, который тихо сказал кому-то в сторону:

– Вот и она, наконец-то.

Катрин, естественно, не стала с ним беседовать, а перезвонила в Дармштадт и, срываясь на истеричный визг, как могла объяснила Феликсу, что, пока она в Альпах, в нашу квартиру проник Эрик и пленил меня.

– Он опасен, непредсказуем и с кем-то из своих подручных. Майя в беде! Они могут с ней сделать все, что угодно!

– Я позвоню в полицию, – обещал Феликс, наивно полагая, что на том все и кончится.