Благодарение. Предел

Сменив косу, Сила проехал мимо разноцветных нарядных девок, сгребавших валки, выкругляя копны.

— Сила-а-а! Вечор поиграем песни!

— Был он сила, когда мать до ветру носила…

— Приду, приду!

— Ну, если обманешь, насуем в мотню катунки колючей, будешь взвиваться до небушка.

— Чего встал? Твоя в лощине гребет. Торопись, покуда Покоритель природы в отлучке.

— Ну и брешете.

— Не перестанешь заигрывать с ней, сбедуешь: он, свекор-то, суродует тебя. По-всякому ловок и хитер.

— Свекор да муж законные, я на них не злой.

— Какой добрый на чужой-то быт.

В лощинке подростки и женщины сгребали конными граблями вчерашний укос. Прямо сидела на конных граблях Ольга, зеленое платье обливало плечи и спину, туго обтянув бедра. Сила остановил коней, пригибаясь, побежал по полю наперерез. Под уздцы схватил ее гнедого.

Ольга дергала вожжи, глаза испуганно и гневно расширились.

— Пусти! Осерчаю!

— Ну хоть раз встретимся, а? Нынче вечером… пальцем не трону… Обо всем поговорим.

— При людях говори. А другого разговора быть не может. Испугался в свое время…

— Испуг прошел давно… Я, может, свататься хочу.

— Ладно, сказал заранее. Схожу помоюсь, приоденусь. И чего о себе думаешь, талдон рыжий? Страшный, ночным бытом встретишься, испугаешь насмерть… а тоже задается…

Здоровый сильный румянец накалил щеки парня.

— Ты, Сауров, знай, с кем шутишь… Могу закрутить тебе голову. Или с кем-нибудь матанничаешь? Сохнут по тебе девки?

— А и что? Пусть помаются, умнее будут.

— Не будь жестоким, как Мефодий. Тот, говорит бабка Алена, бывало, возьмет из гнезда голубенка или грачонка двумя пальцами за голову, махнет наотмашку — голова в руке, а тулово улетело.

— Ишь какие подробности знаешь о Покорителе природы…

Он сломал кнутовище, сунул в сусличью нору вместе с кнутом.

— Ольга, жить-то мне для чего? Придешь в ложок, а? Только раз, а?

Закусив губу, она кивнула головой.

Ласкающим взглядом проводил он ее. Все встало на место в его душе. Выкосив свой участок, он выпряг коней, взялся помогать стогометчикам. И если прежде все валилось из рук, теперь же нашлись сноровка и ловкость. Стоял он на омете, принимая подаваемое с земли сено. Внизу загустели сумерки, а на вершине омета лился, поигрывая, закат.

В сумерках Сила плохо различал навильники, только по шуршанию сена об омет определял, где оно, и, клонясь, безошибочно подхватывал граблями и упластовывал под ноги. Вывел он омет с заострившимся верхом так, что ни одна дождинка не застоится, скатится, как похвально сказал Филипп.

Снизу кинули Саурову веревку. И он поглядел на все четыре стороны и, хоть не различил Ольгу среди женщин, улыбнулся на ласково расцветший под котлом огонек у палатки.

Держась за веревку, шурша по сену животом, он смеялся от щекотки. Веревка лопнула. Нарочно или по забывчивости прислонил кто к омету вилы-пятирожки. На них-то он и угодил ногой.

— Терпи, сейчас вытащу, — сказал Терентий.

И казалось Силе, обжигая икру, скрипели вилы, как в снегу.

Терентий нарыл на сурчине «сильной» земли, приложил к ранкам Саурова.

— Это тебя бог наказал за блудливые помыслы, — сказал Терентий.

— Просто я рылом не вышел, вот и льют на меня, как кобели на придорожный камень, — весело отозвался Сила.

— Не отстреливайся. Вовремя не полонил девку, теперь негоже голову ей туманить. Разиня ты, вот кто!

Пустили коней в ночное, сели вокруг котла ужинать. В низинке у озерца зашуршали камыши: видно, сайгак крался к водопою.

В пахнувшей шалфеем и земляникой темноте затянул песню хрипловатый голос о крутых берегах, низких долушках родной Сулак-реки, усеянной костями погибших молодцов.

Широкая с сердечным замиранием разливалась над увалами и долинами песня.

Богородицыной травой пахло под головою Силы. Рядом с ним у хомутов в густоте дегтярного запаха тихо переговаривались конюхи:

— Ордой и в аду гулянка. Артель!

— Под самое некуда сенов накосили. Ометов наставили на каждой десятине.

— Скот на тебеневку не пойдет зато.

— А туча-то с Сыртов прет.

— Опоздала. — Терентий натянул зипун до усов, захрапел.

Сила лежал у него под боком, косился на тучу — метались огненные вызмейки. Терентий во сне, как цепом дубовым, хлобыстнул его наотмашку кулаком. Сила поймал его руку.

— Ты что? Не наработался днем?

— Свят, свят! Приснилось же: с вилами за мной цыган погнался, а морду отворачивает.

— Бил бы его, я-то тут при чем?

В стороне отроилась молодежь. И оттуда слышался голос Ольги. Отпросилась она у Филиппа на часик. Отпустил лишь потому, что Сила тут, при нем. Ни за что не хотел вдвоем оставлять их.

V

Сила тихонько выкатился из-под зипуна, на цыпочках отвалил от табора. На кургане — молодые, кто сидел, кто лежал, переговариваясь. Присел с краю Сила, достал горсть тыквенных семечек. Сережка Пегов поднял голову с мягких колен Насти, хотя она пыталась удержать его за уши: мол, лежи, коли пригрелся.

— Ну, ну, Афоня, — совсем оживел Сережка. — Что у Ивана случилось позапрошлым летом?

Ивана Сынкова все чаще вспоминали последнее время.

Афоня, покуривая, рассказывал: