Благодарение. Предел

«Если постучусь, она решит, мол, боится, виноватится, замирения ищет… А что? Надо наладиться нам. Дружба у нас редкая. А как? Коснись беда других, похлопал бы по плечу, присоветовал: пойди к жене, извинись и обними покрепче, чтоб сомлела. Но у других проще бабы, а моя подруга уж очень психологическая. Через гору книг, через многоголосую музыку, сквозь разговоры о душе и смысле жизни продираться к ней приходится. Правда, вознаграждение потом несравнимое… Мало я голодаю. Ну а она? Да им что, бабам, говорят о них: не открой крана, век монашкой проспит. А что? И я завинчусь на все гайки, не поклонюсь первым».

Утром до восхода солнца Клава-лапушка, приходившая убирать обе квартиры, подала ему на завтрак блины. Хвалить хвалил блины, а сам почти и не ел, только пальцы вымаслил. Поддергивая брюки на окопно похудевшие чресла, вышел во двор. Заправляя машину, гремел ведром, чтобы Людмила услыхала и спросила хотя бы равнодушно, куда и зачем собрался. Обычно ведь она проявляла живой интерес к его повседневным делам.

В розовой блузке, свежая, выспавшаяся, ясноглазая, она вместе с рабочими выносила в сарай старую мебель, которую с таким трудом собирала по всей области. Решительно расчищала гнездо, вынесла даже универсальную полку, некогда им сработанную. И не то сжимало его грудь, что не замечала подруга его, а то, что не делала даже усилий не замечать, а так как-то само собой получалось, будто его и не было тут. «Капризы выказывает, самолюбием окутывается, а ведь оступилась же. Другая бы прихромала со склоненной головой, я бы простил. А эта стукает каблуками, летает мимо, как будто весь белый свет в долгу перед ней. Месяц, год, пятилетку будут губы бантиком, и я язык прикушу. А вдруг да ей несладко? Гляди, Людка, как расползается наша дружба по швам. Ты сама выдергиваешь нитки, — думал Мефодий негодующе. — Тут что-то не бабье… тут стратегия политическая у нее… Ох чутка к изменениям… Землетрясения еще нет, а она уши навострила… А не всегда ли я был чужой для нее?» И хоть несколько рисовался своей печалью, но получилось что-то слишком больно.

Хоть бы кто пришел и спросил, куда в такую рань собрался… А, вот и Анна Саурова идет. Ну, Аня, поинтересуйся!

Анна помахала рукой и закачалась дальше вдоль штакетника.

— Аня! — окликнул ее Мефодий. — Айда со мной! — громко для Людмилы сказал он.

Не то отчужденно, не то виновато взглянула на него Анна, криво усмехаясь, ушла. Замешательство Анны было не случайным: вчера вернулся с далекого пастбища Сила — и Анна едва удержала его от немедленного набега на дом Ольги. И неловко было поругивать: не прежний угловатый выростень, а ладный молодец, расправив плечи, пружинисто вышагивал по двору.

II

С дальних пастбищ приехал Сила Сауров к матери всего лишь на три дня. Навестил Терентия, Филиппа, только околесил дома́ Ольги и Ивана, потому что любил этих людей больше всех и не хотел мешать им.

— Позовут — пойдем, не позовут — не пойдем, — сказала мать. — Думать надо. Ольга отстроилась на новом месте. Благодать. Поля к дому подступают. Ванюшка вроде поумнел… глядишь, наладится у них. О господи, как жалко-то мне ее…

Сила окинул заботливо хозяйским взглядом двор. Подновил плетень, таская тальник из-под берега, вычистил колодезь, поправил журавль, плиты утеснил вокруг сруба.

Сразу же после ужина лег во дворе в телеге на свежей накошенной траве. «Утром уеду… нельзя мне тут оставаться на целых три дня».

В сумерках проступили фигуры возвращавшихся с полей девчат и молодых женщин.

— Эй, парниша, не спать ли разлегся в телеге?

— А что? — нехотя отозвался Сила.

— Узкая. Где матаня приголубится?

Другая ответила за Силу:

— Матани знают свои места.

— Ну что вы, девки, парнишку в краску вгоняете…

— Иди, утешь.

— Ладно, спи, да не крепко. Катнем с горки в речку колеса замачивать. Рассохлись, — заигрывала голосом Лена Беляева, ласковая, добрая вдовушка. Жизнь шла своим порядком, скучная в одиночку, веселая, беззаботная на народе.

Ночью взял с подлавки удочки, ушел на реку, затаился под ветлой, не отзываясь на голос матери, спрашивающей, где он и какого лешего не спит.

Как рассвело, удочки спрятал в кустах. Лежал в колосившейся ржи, подступавшей к усадьбе Ольги.

Никого не было видно ни в поселке, ни на речке. Дикая утка выплыла из тростника с выводком малышей, чуть побольше желтых кувшинок, но, напугавшись тени, скрылась в камыше.

С юга тянул с ровным напряжением ветер, плавно катились волны ковыля на холмах, отлого клонилась рожь, мягко звеня стеблями. Сухо пахла накаленная у межи земля.

Ольга с ведром спустилась к мосткам, зачерпнула воду, разогнав плавучую зелень. Оглядевшись вокруг, стала снимать платье через голову.

Сила выпрямился. Буро-зеленые волны ржи то захлестывали его по пояс, то сникали до колен.

— Оля! — позвал он.

Она нахмурилась, но глаза и губы улыбались.

— Ты что это шляешься по хлебам? Мы ждем тебя, а ты и зайти не хочешь. Не стыдно?

— Я не смею. Иди сюда на минутку.

Поднялась на кручу, оглядываясь. Остановилась на меже.

— Мы с Клавкой ждали. И Ваня ждал у себя… Только сейчас его нету дома.