Благодарение. Предел

Разномастный (белобрюхий, желтоспинный) Касьян, стоя на задних лапах, царапая дверь, мяукал хрипло-бойцовски, домогаясь, чтоб пустили его в дом.

— Господи, где тебя шайтан носил? Весь в саже, — Валя обернулась к Антону. — Дядя Антоша, глянь на Касьяна. Как он разукрасился.

— Знаешь, Валя, почему Касьян весь в саже? Вон труба фабричная, видишь? Касьяном трубу чистят.

— Ну и скажешь ты, дядя Антоша!

— Серьезно. Привязали к веревочке, пустили снизу, он и полез наверх за воробьями. Всю копоть на себя взял. Валь, а где Маша?

— Спать уложила после обеда. Плохо стала засыпать, вся тревожная.

— Мать-то в больнице… передается.

— Конечно, передается. И главное, ты, дядя, тоскливый стал. Не дай бог с Лялей что случится. Блюди себя, дядя Антоша. Подумай о детях.

— И ты блюди себя, Валя. Легковерная ты. И сам я, глядя на тебя, вот-вот задурю с горя, что ли.

— Со мной, Антон Коныч, не задуришь, — подмигнула она самоуверенно, поигрывая своей властностью.

— Ты, девочка, не очень-то со словами запросто обращайся.

Валя похлопала по плечу Истягина:

— Не учи ученую.

— Что ты меня — как быка перед запряжкой в ярмо?

— Любя. Молодая душа, и с тобой можно попросту, как с ровней.

— Бреши больше, — обрезал девку Истягин.

Валя захлопотала было принарядить дядю, достала костюм из шкафа, но Истягин насупился, и Валя поддалась его отнекиванию: хорош в этой куртке! И даже расстегнула еще одну пуговицу истягинской рубахи, обнажив мускулистую мужицкую шею.

Касьян ластился у ног Истягина. Встал на дыбки, вкогтился в голенище сапога. Касьян этот, собачка Найда и Валя провожали Истягина по саду до калитки. Собачка села у стояка, кот забрался на березку.

— Любят тебя звери, дядя Антон.

— Миша подобрал котенка. Ох и прокуда этот Касьян! Бывало, изорвет наволочки, перо по всей комнате. Ляльке хлопот… Понимаешь, глаза у Миньки как звездочки…

— Не надо так расстраиваться, дядя Антон. Все обойдется. Привезешь Лялю и детей. Я в доме прибралась. А если на родину в Голубую Гору надумал переехать, мы рады будем. И то правду сказать: зачем тебе в институте каким-то ассистентом? Седеть начал, а все на побегушках. Ты мастеровой на все руки. Лодку ли, дом ли строить — все можешь.

— Землю тоже люблю.

— Умеешь, конечно, умеешь. Они без тебя попляшут, пусть найдут такого безотказного.

Перед окном заразного корпуса яблоня старая-престарая, с запломбированным у корней стволом, усыхающая, вдруг перед смертью вспомнила молодость и запоздало зацвела. Истягин подивился, потом, опомнившись, попросил нянечку показать ему сына. Минька встал на стул, смотрел сквозь оконное стекло на отца.

— Гляди, сынок, как расцвела яблоня!

— Вот она завянет, и я умру, — сказал Минька со спокойной детской безответственностью.

Холод обдал сердце Истягина: неужели в меня пошел странной дурью?

— Нет, нет, сынарь. Ты скоро выздоровеешь. Только что это у тебя на руках?

— Кошечка поцарапала его. Инфекцию занесла, — сказала нянечка. — Что он у вас такой выдумщик? Чудной какой-то, а?

Истягин совсем затревожился:

— А что он, Мишка-то? — спросил виновато, как будто по его недосмотру сын натворил что-то.

— Вчера глядел-глядел на луну да и говорит: там Касьян мышей ловит. Кот, что ли, у вас такой?

— Кот. Очень нарядный. Минька котенком подобрал его. Миша, что сделать тебе?

— Веревочку свей. Старая рвется на санках.

— До зимы далеко, совьем и веревочку. Я сейчас к маме зайду, поклон твой передам ей.

— Поклон до сырой земли передай.

Минька слез со стула, и Истягин теперь видел только русый затылок его. В палату вошла женщина в белом халате.

Истягин сорвал несколько лепестков яблоневого цвета, спрятал в книжку, но потом перепрятал в паспорт. Книжка (том из собрания сочинений) была культурно-графоманская, и автор ее был выдающейся посредственностью, оснащенной наградами и славой. До первого сильного ветра маячил он перед глазами современников с непоколебимостью властной. В этом было что-то даже умилительное и грустное. И устойчивое.

В онкологическом корпусе Истягин посидел около Ляли недолго, стараясь не дышать на нее. Но она тихо сказала, едва разомкнув блеклые губы:

— Подумай о детях. Держись, Антон.

«Да ведь Минька меня расстроил, ну прямо убил с цветом-то яблони», — Истягин сморгнул слезы.

— Ладно, верю я. — Ляля улыбнулась слабой, доброй и бледной улыбкой.

— Но что с тобой, Ляля, наша хозяюшка?

— Слабость. Девочка покрупнее только что умерла, а я уже не в силах жалеть. Возьми меня домой. Ну, пожалуйста, а? Тяжко мне тут, Антон.

— Возьму, — сказал он.

За дверью полная, холеная чернявая женщина в белом халате жестом руки в кольцах позвала его в кабинет. Бегло взглянула на него.

— Мы делаем все, но…

— А-а? — Истягин как-то раскосо глянул в зрачки врача. — Ну и что?

— Вы солдат, терпите.

— Моряк я, да это не имеет значения. Ну и как? Кровь-то… За силу возьмется?