Благодарю за этот миг

Я не понимаю его предательства: ведь ему достаточно было просто не лгать мне. Неужели нельзя было сказать честно, глядя мне прямо в глаза: “Послушай, я не могу поступить иначе из-за детей”… Это я способна понять, у меня ведь тоже есть дети. И постаралась бы, да-да, постаралась бы смириться с его решением. Он пытается меня успокоить.

И снова лжет. Уверяет, что он тут ни при чем: мол, этим делом занимался генеральный секретарь Елисейского дворца. Это уже последний удар – такая грубая неприкрытая ложь. Позже генеральный секретарь опровергнет эту нелепую выдумку: напротив, он всячески убеждал президента не поддерживать Сеголен Руаяль, не смешивать воедино частную и публичную жизнь. И он не был одинок в стремлении отговорить своего шефа от этого шага.

Но Франсуа его все-таки совершил, и это пробуждает во мне глубоко запрятанное ощущение собственного незаконного положения, которое причинило мне столько неприятностей с тех пор, как о наших отношениях было официально объявлено. Во время нашей перепалки я сообщаю Франсуа, что собираюсь выразить в Твиттере поддержку Фалорни. Он хочет помешать мне, пытается вырвать у меня мобильник. Но отказывается от своего намерения, поняв, что дело может зайти слишком далеко. Сажусь на узкую кушетку у стены и начинаю набирать свои 125 знаков.

Сознательно не употребляю слово “поддержка”, заменив его “мужеством”. Боюсь, как бы Оливье Фалорни не снял свою кандидатуру после того, как президент выразил поддержку Сеголен Руаяль. Я его знаю; накануне мы коротко переговорили по телефону, и он сказал, что опасается этого шага в пользу его соперницы. Я его успокоила: президент обещал мне, что на такое не пойдет. И теперь, в отчаянии от этого предательства, Фалорни вполне мог сдать позиции. Поэтому я стараюсь писать осторожно, с учетом обоих вариантов исхода.

Гнев мешает мне рассуждать здраво. Мой палец не дрожит, пока я набираю свой твит. И той же недрогнувшей рукой я отсылаю его своим подписчикам в Твиттере. На часах 11.56.

Желаю мужества Оливье Фалорни, который вот уже долгие годы достойно и бескорыстно борется за права своих земляков-ларошельцев.

Даже в страшном сне я не могла представить, какой взрыв вызовет это короткое сообщение. Оно распространяется мгновенно, его ретвитят, пересылают, комментируют миллионы людей, но я этого не осознаю. Ослепленная ложью президента, я в одиночку, по собственной воле, бросилась в пасть волку.

Тотчас информирую двух человек – Патриса Бьянкона и самого Оливье Фалорни, послав ему эсэмэску. Патрис тут же приходит ко мне. Уж он-то вполне оценил размеры катастрофы. Его мобильник бешено вибрирует, затем наступает очередь моего. Звонит вся пресса. Я отвечаю только агентству Франс Пресс, которое спрашивает, не взломали ли мой аккаунт, – неужели это действительно написала я сама? Я подтверждаю свое авторство. После чего отключаю мобильник, закрываюсь в квартире и отрезаю себя от внешнего мира, как делаю всякий раз при очередном землетрясении.

Тем не менее я не отменяю обед с одной издательницей, с которой общаюсь в связи с моей книжной рубрикой в “Пари-Матч”. Естественно, в первую очередь она задает вопрос о моем твите и говорит, что я даже не отдаю себе отчета в значении своего поступка. И пересказывает то, что услышала по радио в такси на пути сюда: ожесточенная полемика и полное непонимание. Все СМИ уже кричат об этом как о сенсации номер один; я превратилась в “недостойную этого звания первую леди”, которая посмела сказать свое слово в политике и, хуже того, слово, противоречащее словам президента. Теперь на меня смотрят как на разрушительницу планов Соцпартии, а главное, как на злобную бабу, желающую провала Сеголен Руаяль из ревности. В результате издательница предлагает мне договор на книгу и сулит фантастический аванс, что я с негодованием отвергаю.

Несколько часов спустя ко мне является Франсуа. Он тоже сразу понял размеры бедствия, но у него есть одно бесценное качество: никогда не зацикливаться на том, что сделано, а смотреть вперед. И думать, каким образом выйти из положения. Это единственное, чем он озабочен. У меня нет никаких соображений. Он очень сердит, сообщает, что останется в Елисейском дворце ужинать со своими детьми, а мне велит возвращаться вместе с моим сыном на улицу Коши. Без него. Я не возражаю.

На следующий день Франсуа приезжает ко мне, в нашу квартиру; он все еще зол на меня и почти не разговаривает, замкнувшись в одном из своих молчаний, которые причиняют мне такую боль. Я ненавижу эти вечера, когда мы сидим врозь, как чужие – два одиночества. Понимает ли он, что творит?

Завтра второй тур выборов. И он, и его советники боятся негативного влияния моего твита на результаты. Комментарии всех журналистов и “великих экспертов” в области политических прогнозов единодушны: мои 125 знаков будут стоить Социалистической партии как минимум пятидесяти мест в парламенте.