Благодарю за этот миг

Вот уже три месяца, как он уверяет меня, что ошибся, запутался, что всегда любил только меня, что крайне редко виделся с Жюли Гайе. Через две недели после коммюнике, опубликованного агентством Франс-Пресс, он сказал, что сожалеет о разрыве. Еще через четыре дня предложил мне вновь соединиться. Присылал цветы по любому поводу, даже когда я была за границей. Признавался в страстной любви. Иногда я даже начинала ему верить, меня трогали эти возродившиеся пламенные чувства. Казалось, дверь вновь приоткрыта, и в какой-то момент я поддавалась соблазну войти. Но она тут же захлопывалась. Что ж, я обрела свободу, и она мне нравится. Я не могу простить его – разрыв был слишком безжалостным.

Эта фраза, сказанная по радио, полная отрицаний, скорее похожих на скрытые признания, эти слова, в которых нет ни намека на сожаление, наносят мне новую рану. Франсуа хочет меня вернуть, однако гордыня не позволяет ему произнести хоть слово раскаяния. И конечно, никакого намерения публично обнародовать наше примирение. А ведь он мне это обещал. Но выговорить мое имя перед посторонними у него по-прежнему язык не поворачивается.

“Вы не можете утверждать, что я хоть в чем-нибудь вел себя недостойно”… А пиратские фотографии президента на заднем сиденье мопеда, в шлеме, который он не снимает даже в подъезде, чтобы его не узнали, – это достойно?

А его безразличие при моем обмороке, при моем отъезде в больницу, а указания “сверху”, чтобы мне увеличили дозы снотворных, – это достойно?

И достойно ли коммюнике о разрыве, бездушное, как какой-нибудь декрет, продиктованное журналистке Франс-Пресс?

Не знаю, способен ли он измерить все гибельные последствия этого выступления. Но я оскорблена не меньше, чем в самый черный день моей жизни, день разрыва.

Просто лезвие кинжала вонзилось еще глубже. Просто горечь и гнев еще сильнее растравили рану.

Я надеялась, что за истекшие месяцы мне удалось обрести душевное равновесие. Но это отречение снова повергло меня в отчаяние. И вот я опять сижу вся в слезах, а ведь меньше чем через час должна встретиться с группой “Народной помощи”, чтобы посетить школу в Ривьер-Фруад. Я уехала на край света, чтобы забыть Франсуа, но и здесь меня снова настигло горе.

Посылаю ему несколько эсэмэсок – пусть знает, как я расценила его выступление. В ответ он пишет, что ничего не понял, но обещает в следующий раз найти более уместные слова. Ох уж этот вечный “следующий раз”… Сколько обещаний, так и не выполненных, он надавал мне! Неужели слова и клятвы для него – звук пустой?!

Этим утром он окончательно потерял меня.

В очередной раз нужно вытереть слезы, скрыть свои переживания и сконцентрироваться на том, для чего я приехала на Гаити. С распухшими глазами выхожу в холл, к остальным участникам поездки. Отговариваюсь тем, что не выспалась. Хорошо, у меня с собой есть средство от кругов под глазами.

Около полутора часов трясемся в вездеходе по колдобинам среди невообразимой гаитянской нищеты и наконец подъезжаем к школе, которую финансирует ассоциация “Народная помощь”. Среди гаитянских детей я чувствую себя совсем в другом мире, далеко от политики с ее предательством и интригами. Сколько людей вокруг нас пытаются попросту выжить! На фоне их бедности наши любовные печали и даже мое горе выглядят смехотворными.

Сразу после землетрясения “Народная помощь” организовала строительство школы на 1500 детей. Этим повезло. Они спаслись.

Когда мы подходим к пункту раздачи питьевой воды, за нами бежит толпа уличных мальчишек. Некоторые из них босые. Они понятия не имеют, откуда я приехала, но дерутся между собой за честь пожать мне руку. На минуту я забываю Франсуа и думаю об этих ребятах, которым негде учиться – у них нет школы.

А еще я думаю о своих детях, о том, как часто расставалась с ними ради репортажей и командировок. О своих мальчиках, которые расхлебывают все перипетии моей сложной жизни.

И я чувствую себя такой виноватой перед ними! Девять лет назад я пожертвовала семьей ради человека, который бросил меня при первой же возможности. Если бы я смогла воспротивиться этой любви, у моих детей была бы спокойная, безмятежная юность. А я сошла с ума от любви и теперь схожу с ума от ярости. Никто или почти никто не видел в нем президента Франции. Даже я. И теперь мне кажется, будто он обобрал меня вконец, украл почти десять лет моей жизни.

И вот я осталась одна на другом берегу, измученная трудным плаванием, замаранная грязной клеветой. Сколько же времени мне понадобится, чтобы освободиться от всех оскорбительных ярлыков, которые на меня навешивали: шлюха, фаворитка, интриганка, истеричка и тому подобное. И никто не вступится за меня. Тот, кому я отдала всю себя, не нашел ни одного слова, пальцем не шевельнул, чтобы остановить эту вакханалию. Напротив, поддержал ее и бросил меня на растерзание.