Благодарю, за всё благодарю: Собрание стихотворений

На пароходе между Сплитом (Spalato) и Дубровником досказалось ранее едва ощущаемое стихотворение об «облаках и Киприде». Не знаю, понравится ли оно Вам. После римских всенощных бдений я спал стоя, сидя, лежа, в поезде, ресторане, у брадобрея, в таможне, на пароходе. Между Римом и Анконой ревностный блюститель порядка даже оштрафовал меня за то, что я спал на скамье с ногами и не двигался с места, несмотря на двукратное предупреждение. Почти что дураковское происшествие!

В Анконе, презрев усталость, я полез на гору смотреть собор – романский, небольшой, «шибко» испорченный реставрациями. Там, у тяжелой каменной гробницы днедавнего кондотьера взгрустнулось мне. Захотелось лежать так, скрестивши руки, рыцарем, едва сжимающим отяжелевший меч, безвозвратно погрузиться в каменную нирвану 2). Тем не менее поспешил пароход, выбрал койку у самого иллюминатора и мае же заснул. Во сне меня мучили кошмары. Мнилось – пламезарным диском, сферической молнией ослепляет и подавляет меня Акир 3) и шепчет пронзительно: «У овса не колос, а бруно, бруно». Я стараюсь его уверить, что в диссертации не упущу этого из виду, но Дураков-Сизиф 4) и Софиев-Иксион 5) проклинают меня, а из недр невозвратного слышится голос Адрастеи 6): «Я была твоей».

Не знаю, долго ли продолжалось лживое мое мечтание, но благосклонная Нереида, сжалившись надо той, плеснула мне прямо на грудь пригоршню соленой морской воды через открытый иллюминатор. Вскоре начало светать, и показались вдали дымно-синие острова Далмации.

Весь день на море я дремал в chaise-longue, услаждая свой собственный слух стихами (даже греческими!).

Ныне в моем иллирийском пленении 7) вспоминаются мне наши беседы, Ваши прозрения и толкования, и «поучения сыну Сирахову»8 (Акира), и горькое благоуханье библиотечной Тебаиды.

Сердечный привет Ольге Александровне и Елене Александровне.

Искренне Вам преданный Илья Голенищев-Кутузов

Дубровник, 28 августа 1928

P.S. По непростительной моей рассеянности я не записал Вашего адреса. Но почти уверен, что не ошибся Восса di Leone 3 (Ultimo Piano). Очень прошу рассеять мои сомнения и открыткою сообщить, дошло ли мое письмо. (Почему-то надеюсь на Ольгу Александровну .)

2. И.Н. Голенищев-Кутузов – В.И. Иванову

Дубровник, 3 декабря 1928

Глубокоуважаемый Вячеслав Иванович,

Пишу Вам в Павию, полагая, что Вы уже покинули Рим, куда послал я письмо и стихи вскоре после моего отъезда. Воспоминания о «Regina Viarum» [7] и о Вас для меня нераздельны и волнующи. В Риме я был счастлив и, кажется, даже начинал дышать сознательно.

Ныне вкруг меня темно-коричневая аура повседневных забот, но всё же порой пронизывается она благостными цветами. Пишу мало. Будут гекзаметры об Акире, Aqua Paolo [8] и Яникуле, стихи о Флоренции, о пережитом и уже отошедшем в глубины памяти. Пока могу лишь показать новую дубровницкую «медитацию» и переделку подражания «Cantica Canticorum»9).

Не знаю, суждено ли мне увидеть Вас в следующем году. Miss Destiny, выставляя напоказ желтые английские зубы, соблазнительно улыбается и шепчет: «In Paris, in Paris…».

Всё же я еще верен итальянским впечатлениям. Книга о молодости Данте10) в центре моих занятий. Попутно поправляю и комментирую перевод «Vita Nuova». Весь октябрь писал я статью о Толстом-художнике (по-сербски) 11). Читал публичную лекцию.

С Евгением Васильевичем (он же Акир) не теряю связи. Не теряю также надежды, что ему удастся перетащить меня в университет.

От Дуракова изредка получаю послания. Собирался он даже навестить меня, но, по всей вероятности, не пустила его невеста. Он женится на гречанке и собирается читать Пиндара в подлиннике. Пиндар и Тиртей 12) – предтечи евразийцев!

У Акира, видевшего моего друга и его нареченную, я узнал лишь, к великому моему облегчению, что ее не зовут Ксантиппой 13). В дни белградских русских событий (съездов ученых и писателей) все ходили на поклон к Мережковским. Не соблазнился один Алексей Петрович. Пишет: «Я к Гиппиус, конечно, не пошел, что мне у нее делать. Она всё ненавидит, а я всё люблю, она всё проклинает, а я всё благословляю, наконец, я хочу писать оды, а она, кажется, за свою жизнь не написала ни одной и вряд ли напишет. Мои учителя да будут Ломоносов, Державин, Пушкин, Боратынский, Тютчев и Вячеслав Иванов»14). Разве не прелесть Дураков!

В апреле, по всей вероятности, буду в Белграде по делам. Думаю выступить в Союзе писателей и, может быть, в Сербском народном университете. Разрешите ли Вы мне воспользоваться неизданными Вашими стихами (многое успел я переписать в Риме) и прочесть о Вас лекцию?

В Белграде также думаю начать переговоры относительно моего «Королевича Марко». Либретто я уже передал Роговскому, и он пишет музыку, «божественную и демоническую», но чуждую романтизму. В настоящее время переделываю либретто (русское) на пьесу («действо») по-сербски 15).

Передайте, пожалуйста, мой сердечный привет Дмитрию Вячеславовичу. Надеюсь, что он вполне поправился.