И я, и Трейя вскоре пришли к одному и тому же мнению о вероятности ее смерти: если рассуждать реалистично, было очень мало шансов, что она доживет до конца года. Мы оба поняли это в Бонне. Но, полностью смирившись с этой данностью, мы затем отбросили ее. Конечно, мы предприняли фактические шаги: составили завещание, время от времени заводили разговоры о том, что я буду делать, если она умрет, и о том, чего она хочет, чтобы я сделал для нее, если она умрет, — но во всем остальном мы просто оставили все как есть и стали жить текущим моментом. Трейя сильнее, чем когда-либо, стала жить настоящим, am будущим, соотнося себя с тем, что есть, а не с тем, что могло бы быть.
Родные и друзья часто недоумевали: может быть, она не принимает истину — разве она не должна беспокоиться, мучиться, быть несчастной? Но в том-то и дело, что, живя настоящим и отказываясь жить будущим, Трейя как раз и научилась осознанно жить преддверии смерти. Подумайте: смерть, если ее как и и можно охарактеризовать, есть ситуация «лишенности будущего». Живя настоящим, так, будто у нее нет будущего, Трейя не игнорировала смерть, она жила нею. А я пытался делать то же самое. Я вспомнил одну прекрасную цитату из Эмерсона:
«Розы, растущие под моим окном, невозможно сравнить с прежними розами или теми, которые лучше их; они есть то, что они есть; они существуют с Богом сейчас. Для них нет времени. Это просто роза и она совершенна каждую секунду своего существования. Человек планирует или вспоминает; он не живет настоящим, но, обернувшись назад, тоскует о прошлом или, пренебрегая теми богатствами, что окружают его, встает на цыпочки, чтобы увидеть будущее. Он не может быть счастливым и сильным пока не станет вместе с природой жить в настоящем, над временем».
Именно это и делала Трейя. Если к ней придет смерть то она будет думать об этом только тогда, но не сейчас Существует превосходный дзенский коан. К Мастеру приходит ученик и спрашивает: «Что случится с нами после смерти?» — «Не знаю», — отвечает Мастер. — Ученик потрясен: «Ты не знаешь?! Ты же мастер дзен!» — «Да, но не мертвый».
Однако все это нисколько не означало, будто мы собирались сдаваться. Отчаяние — чувство, тоже направленное в будущее, а не в настоящее. Что же до настоящего, то в нем были все оставшиеся методы альтернативной медицины, которые Трейя еще не опробовала, и теперь решала, какие выбрать, — многие из них были и остаются вполне перспективными. Прежде всего — лечебная программа Келли — Гонзалеса, которая порой давала замечательные результаты даже на таких поздних стадиях, как у Трейи. Мы запланировали остановку в Нью-Йорке, где практиковал Гонзалес, на обратном пути из Бонна после третьего и последнего цикла лечения Трейи.
А тем временем она сосредоточилась на том, чтобы вылечиться от простуды.
Одной из моих задач на время поездки домой было вылечиться от затянувшихся последствий февральской простуды, из-за которой пришлось на три недели отложить химиотерапию и которая и сейчас, через три месяца, никуда не делась. Из-за непрекращающейся слабости я постоянно беспокоюсь, не проявится ли простуда снова, во время [третьего цикла] химиотерапии, и мне хочется просто изгнать этот страх. Сейчас, когда я собираюсь обратно [в Бонн], мне, кажется, удалось с ней справиться — думаю, что помогло комплексное лечение, но я не знаю точно, что именно сработало… а может, простуда была просто запрограммирована на то, чтобы исчезнуть через определенное время. Мне кажется поучительным взглянуть на свои размышления о том, что именно мне помогло, потому что болеть простудой — дело гораздо менее эмоционально нагруженное и отягощенное культурными стереотипами и воззрениями нью-эйдж, чем рак.