Благодать и стойкость. Путешествие сквозь жизнь и за ее пределы

У нас обоих было такое чувство, что мы уже женаты и теперь от нас требуется только одно: оповестить об этом всех остальных. Мы с Трейей никогда не заговаривали о браке; думаю, мы оба просто не видели в этом необходимости. Это подразумевалось само собой.

Что было поразительнее всего, это то, что мы оба к тому времени оставили надежду найти мифического «того самого человека». Трейя уже больше двух лет отказывалась от любых свиданий: она решилась продолжать свой жизненный путь в одиночестве. И со мной та же история, но все случилось как случилось: мы были настолько уверены, что поженимся, что даже обсуждать это казалось излишним.

Но перед тем как выполнить формальность – действительно попросить ее руки и сердца, – я хотел, чтобы она познакомилась с моим близким другом Сэмом Беркольцем[16]. Сэм жил в Боулдере с женой Хэзел и детьми – Сарой и Иваном (Грозным).

Сэм – основатель и глава издательства Shambhala, которое считается лучшим издательством, специализирующимся на исследованиях Востока и Запада, буддизме, эзотерической философии и психологии. Познакомились мы очень давно. Кроме издательского дома, который в то время находился в городе Боулдер, Сэм открыл книжный магазин Shambhala Booksellers – очень необычный и по сей день довольно известный магазин в Беркли. Когда Сэм только начинал это дело (ему было в то время двадцать), он обычно сам занимался оформлением почтовых заказов и допоздна работал на складе, упаковывая и рассылая книги. А раз в месяц, как часы, он регулярно получал большой заказ от какого-то парня из города Линкольн, штат Небраска. Наконец Сэм подумал: «Если юноша и вправду читает все эти книги, вскоре мы обязательно о нем услышим».

А я и вправду читал все эти книги. Мне было двадцать два года, и я отучился полсрока в аспирантуре, занимаясь биохимией. Сначала я хотел быть врачом и поступил на начальную медицинскую программу в Университет Дьюк в городе Дурхем; отзанимался там два года, а потом понял, что клиническая медицина совершенно не соответствует моим интеллектуальным запросам: она не предоставляет никакого пространства для творчества. Тебе надо просто запомнить какой-то набор фактов, а потом механически применять их к замечательным и ничего не подозревающим людям. Я это воспринял не иначе как возведенный в культ аналог работы сантехника. Кроме того, я понял точно: обращаться так с живыми людьми нечестно. Поэтому я ушел из Дьюка и вернулся домой (отец служил в ВВС, и они с мамой жили на оффутской базе ВВС рядом с городом Омаха в Небраске). Я выбрал себе две специальности (по биохимии и биологии) и поступил в линкольнское отделение Университета Небраски[17]. Мне казалось, что биохимия, по крайней мере, дает простор для творчества: там можно было заниматься исследованиями, сделать какое-то открытие, добыть новую информацию, разрабатывать новые идеи, новые подходы, а не просто бездумно копировать то, чему меня обучили.

И все-таки эта область не затронула моего сердца, пусть я и окончил курс с отличием. Биохимия, медицина и естественные науки в целом просто не имели отношения к вопросам, которые стали приобретать для меня первостепенное значение. Я имею в виду такие несуразные вопросы, как: «Кто я такой?», «В чем смысл жизни?», «Зачем я здесь?».

Подобно Трейе, я искал что-то такое, чего наука попросту не могла мне предоставить. Я принялся настойчиво исследовать великие религии мира, философские и психологические учения, и восточные, и западные. Я прочитывал две-три книги в день, пропускал занятия по биохимии и избегал лабораторных работ (там, кстати, надо было делать что-то поистине омерзительное – например, разрезать сотни коровьих глаз, чтобы исследовать их сетчатку). Непостоянство моих интересов серьезно обеспокоило преподавателей, которые подозревали, что я собираюсь заняться чем-то плохим – в смысле ненаучным. Как-то раз, когда я должен был прочитать перед преподавателями и студентами доклад по биохимии на какую-то завораживающую тему, что-то вроде «Фотоизомеризация родопсина, изолированного от внешних сегментов палочек сетчатки жвачных животных», я вместо этого выступил с двухчасовым докладом, вызывающе названным «Что такое реальность и что мы о ней знаем?», в котором содержались язвительные нападки на методы эмпирической науки. Преподаватели, сидевшие там, слушали меня очень внимательно, задавали множество умных и проницательных вопросов и прониклись последовательностью моих рассуждений. И вот когда я наконец закончил выступление, из дальнего угла раздалась реплика, произнесенная шепотом, но так, что все ее услышали, и она, похоже, резюмировала реакцию всех присутствовавших: «Фу-ух! Ну а теперь вернемся к реальности».