Благополучная планета

Тот, кто дочитает дневник до конца, обязательно разыщет старичка-смотрителя Музея и поинтересуется дальнейшей судьбой экспедиции. Смотритель заботливо проведет ладонью по герметичному колпаку, пошепчет себе под нос, повторяя сотни раз читанные строчки, и только после этого произнесет:

— «Цискари», знаете ли, до сих пор радирует с Инкры просьбы о возвращении. Но патрульные звездолеты начеку. Все, как хотел автор.

— Какая жестокость! Неужели нельзя их спасти?

— Пока из подобной ситуации никто не сумел выпутаться. Думайте, товарищ. Вдруг вам посчастливится? Придумаете, пишите прямо на Музей, мне — Николаю Бодину.

Тут посетитель непременно откроет рот и после паузы спросит:

— Вы что же, родственник?

— Нет, тот самый… — скромно ответит старичок и поспешно скроется за дверью с грозной надписью «Администрация».

Повторно тревожить столь занятого работника никто, понятное дело, не решается. Самые настойчивые возвращаются к колпаку и находят под дневником крошечное послесловие: «Вы только что ознакомились с примером так называемого «ложноконтакта Бодина», положившего начало целой серии одновременно прокатившихся по экспедициям мистификаций, дружеских подначек, розыгрышей. Удовлетворительного объяснения причины космического мифотворчества нет. Психологи полагают, это реакция космопроходцев на продолжающееся одиночество во Вселенной».

Посетитель, как правило, задумывается и на цыпочках покидает Музей.

Проводы белых ночей

1

В конце концов, он сам виноват в том, что его винтороллер оказался в хвосте этой параболической очереди. Оправдывало одно: сначала он решил вообще не летать, передумал в последнюю секунду, когда уже весь мелкий городской транспорт заполонил небо и сгрудился над точками приземления. Заполненные винтороллеры опускались медленно, в месте перегиба на миг застывали, выпускали пассажиров на эстакаду и взмывали так быстро, что подъемная ветка казалась просторнее спусковой. Закрадывалось даже сомнение, не исчезает ли часть транспорта под мостовыми. С эстакады гуляющие добираются до Невы независимо, каждый своим путем. На самом деле уличные диспетчеры заранее проложили нитки предпочтительных пеших маршрутов и неназойливо регулируют густоту потоков…

С половины спуска Багир увидел, что он уже далеко не последний в очереди. Мысль показалась несущественной, и он выбросил ее из головы. Он и так слишком часто теперь прислушивается к себе. А ведь все гладко, все в норме. Работа, дом, искусство, друзья — времени только-только хватает на медицинский минимум. Багира уже дважды предупреждали, что, если не прекратятся злоупотребления здоровьем, он будет отстранен от работы. Смешно! Словно так уж легко в этом случае подобрать себе занятия еще на пять часов ежедневно! Пора бы уж медикам понять, что и обращенные к себе вопросы, и беспрерывное ожидание, и бесконечное самокопание в ощущениях — все это не от недостатка, а скорее уж от избытка покоя…

Винтороллер лег брюхом на асфальт, отдернул призрачные стенки, и Багир, нимало о нем не позаботясь, ступил на глазурованный тротуар. Поскользнулся, но подошвы тотчас изменили сцепление, перестроились на режим прогулочной ходьбы.

Впереди и сзади шли люди, много людей. Багир чувствовал себя чуть неудобно, как если бы неглиже заявился в институт читать своим студентам палеотехнологию. Но он поборол себя, вписался в ряды толпы. Никто не спешил. Два потока лились в обоих направлениях по набережной — две стены взглядов, не сцепляясь, скользили одна по другой. Разрыв между потоками был ровный, будто бы края их в своем, якобы бесцельном, хаотическом движении шли по необозначенной. линеечке. Внутри потоков гуляющие бессознательно разбирались аккуратными шеренгами по десять человек. Если какая-нибудь компания хотела выделиться, то держала слева и справа интервал в одного человека. У некоторых в руках были гитаролы, но никто не пел, потому что до объявленного открытия гуляния оставалось сорок две минуты. Белая ночь тихо кралась по городу. Нева иногда свинцово бухала в свой гранитный берег, но люди не отшатывались, если брызги взлетали выше парапета.

Багир пересек по диагонали попутный поток и все оборачивался посмотреть, как люди без удивления расступаются перед ним, а потом спокойно смыкаются, гася его след в толпе. Впрочем, называть эту вареную, негромко гудящую, однообразную массу толпой не поворачивался язык — в памяти со студенческих лет сохранился иной ее вид: нечто разноголосое, взбалмошное, сумбурное… Непонятно, что изменилось за эти годы, об этом мало кто задумывался. И все же Багир предпочел бы сейчас, чтобы его не очень дружески пихнули локтем в бок или на худой конец огладили сложным эпитетом. Но перед ним, спешащим, безмолвно очищали дорогу. И как ни в чем не бывало смыкали ряд.