Благородный топор. Петербургская мистерия

Салытов подошел к этажерке. Книги на ней были примерно одной формы и размера, и даже обложка преимущественно одного цвета, бордового. Ну и соответственно, названия:

«Гарем: сцены из жизни», «Похождения распутника», «Тайная страсть Пандоры», «Белые рабыни», «Пребывание в Содоме», «Право первой ночи», «Плеть и плутовка», «Сладость через боль (продолжение „Плети и плутовки“)», «Плоть и кровь», «Отдавшись мавру», «Тысяча и одна девичья головка», «Монах и девственницы» — и далее в том же духе. На корешках изданий значилось: «Приап».

Салытов победоносно кивнул. Не дворнику, боже упаси (о нем он сейчас напрочь позабыл), а просто представив, как он эти книги предъявляет Порфирию Петровичу.

Глава 18 ГОСТИНИЦА «АДРИАНОПОЛЬ»

Сани неслись через Неву по Биржевому мосту. Извозчик то и дело, привстав, с гиканьем подхлестывал своего жеребца. Тот в ответ, изогнув шею, тряс гривой. От лоснящихся каурых боков шел пар. Конское всхрапывание, звяканье сбруи и резкий скрип полозьев по накатанному насту — что может быть отраднее в ясный, морозный зимний день; пожалуй, самый погожий за всю зиму.

Порфирий Петрович сидел, закутавшись в уютный кокон своей шубы.

— Вот дурачье, — подал голос сидящий рядом Салытов.

Порфирий Петрович обернулся взглянуть, чем вызвана такая ремарка. Взгляд Салытова был прикован к ледяной горе посреди замерзшей реки. Стояло субботнее утро, которое искатели острых ощущений проводили с пользой для себя, карабкаясь на горку, а затем ухарски бросаясь по крутому склону вниз, рядком по три-четыре человека. Чистый морозный воздух доносил их восторженный рев и визг. Катались в основном ребята, но попадались и девушки — лица у всех разрумяненные, полные радостного возбуждения. Порфирий Петрович улыбнулся, наглядно представляя себе веселый ужас и бойкий, искристый восторг этого головокружительного спуска.

— А ты молодец, Илья Петрович! — сказал он как мог громко, стремясь перекрыть шум езды и как-то развеять меланхолию своего попутчика. Горка осталась позади, а вместе с ней поутихли и звонкие крики катающихся.

Салытов не ответил, даже не обернулся.

— Найти лежбище Говорова — это уже кое-что!

— Да ну. Так, обычная сыскная рутина. Все равно бы след всплыл, рано или поздно. Ну, всплыл чуть пораньше. Подфартило, только и всего.

На Порфирия Петровича поручик при этом не глядел — он говорил через плечо. Приходилось напрягать слух, чтобы его расслышать.

— Не скажи, Илья Петрович! Удачу свою человек сам делает, а уж особливо в нашем-то деле! — Салытов в ответ лишь хмыкнул. — Разумеется, вопрос, поднятый твоей находкой, — это с чего вдруг человеку, живущему в Спасском, брать себе номер на Большом проспекте! — Молчание Салытова в ответ показалось намеренным. — Да ты что, Илья Петрович? Иль я тебя обидел чем?

Поручик обернулся вполоборота, не глядя при этом в глаза.

— Да никто меня не обидел, — выдавил он наконец.

— Ну вот и славно. Тогда позволь мне тебя спросить… — Порфирий Петрович вдруг осекся. — Нет, что-то здесь не то! — Чуя, что попытка вызвать Салытова на откровенность не удалась, он вгляделся в него пристальней. — Илья Петрович, а ну-ка скажи прямо, что ты такое против меня имеешь!

Салытов глубоко вздохнул и наконец повернулся к начальнику лицом. В глазах у него стояла горькая невысказанная обида.

— Я свое место знаю. Я так, простой службист: что мне из управления велят, то я и делаю. Так что, если есть какие ко мне нарекания, милости прошу с ними к моему начальству, Никодим Фомичу.

— Да что ты, какие нарекания, Илья Петрович! Я лишь дивлюсь, чем я тебе не по нраву прихожусь последнее время! — опять как можно громче сказал Порфирий Петрович, отчего голос слегка осип.

— Да мы и не обязаны вовсе друг дружке нравиться. Ни вы мне, ни я вам.

— Это так. Да только ты того, видно, не понимаешь, что я всей душой тебя уважаю, Илья Петрович. Я потому тебя и назначил на это дело, чтоб мы с тобой в одной упряжке были.

В глазах у Салытова сверкнул вдруг гнев, будто эти слова его больно задели.

— Да что с тобой, Илья Петрович? Чего ты?

— А то ты не знаешь!

— Нет, конечно, — искренне удивился Порфирий Петрович.

— Хочешь, чтоб я сам тебе сказал? — Порфирий Петрович кивнул. — Что ж, изволь! Думаешь, я не вижу, что ты надо мной надсмехаешься! Посылаешь меня по всяким дурацким поручениям! Интригуешь у меня за спиной, чтоб если какой-нибудь вздор, то непременно ко мне. И у тебя еще совести — нет, наглости — хватает говорить, что ты меня уважаешь!

— Ох, как ты ошибаешься, Илья Петрович.

— Ничего я, Порфирий Петрович, не ошибаюсь! Просто тебе доверяться нельзя. Ты с товарищами своими те же приемчики пользуешь, что и со своими подследственными! Со мной, скажем, лесть и неискренность. Она у тебя, кажется, «психологией» зовется?

— Да ты что, всерьез ли, Илья Петрович?

— Вот видишь, ты и сейчас напрямую говорить со мной избегаешь, а еще хочешь, чтоб я с тобой открыт был!

Порфирий Петрович, шумно вздохнув, полез за папиросами.