Благородство поражения. Трагический герой в японской истории

Это непосредственно соотносится с природой той нонконформистской философии, которая вдохновила Осио и его почитателей в последовавшие десятилетия. В Японии, как указывал Абэ Синкин, Ёмэйгаку (философия Ван Янмина) является не столько философией действия, сколько философией неудачных действий.[530] Так что, как замечал сам Мисима, и Осио, и те японцы, которые уже после него уверовали в доктрины Ван Янмина, были едины в том смысле, что «стремились утвердить свою волю, но не могли видеть того, что за этим по последует».[531] Личная философия Осио, с ее сильным мистическим уклоном и стремлением обрести бессмертную славу в качестве героя-святого, оставляла мало простора для практических деталей проведения реальных реформ. Он пребывал в эмоциональной сфере, совершенно отличной от своих прагматичных западных современников — Джереми Бентама и Уильяма Вилберфорса. Для этого индивидуалиста, человека в сущности глубоко одинокого, искренность побуждений всегда была выше реальных планов; он избегал той разновидности практического компромисса, который позволил бы ему, например, искать материальной поддержки у правителя одного из крупных уделов, настроенного против правительства, или связать свои планы с тайным объединением недовольных «ронинов».[532]

В таком тесно связанном, конформистском обществе, каковым является Япония, где прежде всего ценится обретение успеха в своем обычном, тщательно определенном кругу, существует особо почтительное отношение к индивиду, чей яркий характер и решимость воплотить абстрактные идеалы заставляют, побуждают его вырваться из «паутины общества» и противопоставить себя подавляющим силам правящих властей взрывом отчаянного неповиновения (якэ-но янпати). Такого человека уважают не только за физическую храбрость и готовность рискнуть всем ради стоящей цели (эти качества считаются героическими практически в любой культуре), его жизнь становится символическим выражением сопротивления практическим ограничениям, которые ощущают тысячи других людей, но не смеют проявить свои чувства. Таким образом, его жертва как бы утешает их, компенсируя расстройство. Старая японская пословица предупреждает, что высовывающийся гвоздь неизбежно получит удар по шляпке; однако именно отказ соотносить свои действия с практическими, реалиями и есть героизм. Осио Хэйхатиро оставил безопасную, многообещавшую карьеру самурая-чиновника, посвятив всего себя крамольной философии, которая заставила его выйти из спокойствия своего кабинета в мешанину внешнего мира, где с помощью донкихотского выпада против правительства он попытался бросить вызов тому, что по определению непобедимо. Все же, при всем ударении, которое Осио делал на действии, в практической области он не совершил ничего позитивного. Его короткая жизнь представляет нам идеальный пример того, как «дух идеалиста победно парит над распростертым телом своего земного хозяина».[533]

Глава 9 «Апофеоз Великого Сайго»

У входа в парк Уэно, всего в нескольких минутах ходьбы от пропитанной смогом мешанины токийских улиц, есть небольшая возвышенность, называемая Сакурагаока (Вишневый Холм). Здесь, окруженный лотками с сувенирами и бродячими фотографами, стоит памятник сторонникам сёгуната Токугава, павшим на этом месте после полной победы роялистов в сражении, приведшем к Реставрации Мэйдзи. Напротив памятника, полностью его заслоняя, стоит бронзовая статуя роялиста, покончившего с собой на Кюсю почти ровно столетие назад. В повседневной летней накидке, соломенных сандалиях, он сжимает самурайский меч в левой руке, а правой на поводке держит охотничью собаку; за долгое время его голова и плечи (а также собака) покрылась густым голубиным пометом. В этой гордой, но естественной позе стоит он на пьедестале, на котором высечена эпитафия: ЗАСЛУГИ НАШЕГО ВОЗЛЮБЛЕННОГО САЙГО ПЕРЕД НАЦИЕЙ НЕ НУЖДАЮТСЯ В ПАНЕГИРИКАХ, ИБО ОНИ ЗАСВИДЕТЕЛЬСТВОВАНЫ ГЛАЗАМИ И УШАМИ НАРОДА….