Благословение на геноцид

Но кто такой этот Эфрон и кто был его врагом? Аким Эфрон, или Эфронт, был тайным агентом русского Министерства финансов в Париже. После его смерти в 1909 году французская пресса писала о нем как о начальнике политического отдела при русском посольстве. Эфрон, несомненно, не принадлежал к организации Рачковского, а пользовался услугами собственных агентов, самостоятельно направляя донесения в Петербург. Естественно предположить, что уже одно это могло вызвать ненависть Рачковского, и, хотя это остается предположением, мы все же располагаем доказательствами. Об Эфроне известно, что во время международной выставки в Париже в 1889 году он публично получил пощечину в русском павильоне за попытку шантажа. Другими словами, Эфрон был тем самым человеком, которого Рачковский описал в сфабрикованном призыве Русской патриотической лиги, - человеком, "на чьих щеках все еще горят следы полученных им оплеух при попытке вымогательства в 1889 году". Что же касается утверждения, что Эфрон был одним из людей Рачковского, то это была заведомая ложь, та хитроумная коварная ложь, к которой любил прибегать Рачковский. Таким образом, упоминание об Эфроне в рукописи Нилуса действительно наводит на мысль о возможных прямых или косвенных встречах между преследователем и соперником Филиппа.

2

Уяснив для себя, что за человек был Рачковский, попробуем пристальнее посмотреть также и на жизнь Нилуса. Все тот же Александр дю Шайла оставил нам подробное описание. Движимый религиозным искательством, отправился он в январе 1909 года в знаменитую Оптину пустынь, расположенную близ города Козельска. Оптина пустынь играла значительную роль в духовной жизни России; один из ее старцев послужил прототипом старца Зосимы в "Братьях Карамазовых"; Л.Н. Толстой часто посещал этот монастырь и одно время даже жил в нем. Около монастыря находилось несколько дач, на которых жили миряне, пожелавшие в той или иной степени приобщиться к монастырской жизни. Дю Шайла снял квартиру в одном из этих домов. На следующий день после его приезда настоятель архимандрит Ксенофонтий познакомил его с одним из соседей; им оказался Сергей Александрович Нилус.

Нилус, которому в то время было лет сорок пять, по описанию дю Шайла - типичный русак, высокий, коренастый, с седой бородой и глубокими голубыми глазами, слегка покрытыми мутью; он был в сапогах, а на нем была русская косоворотка, подпоясанная тесемкой с вышитой молитвою". Со своими домочадцами он занимал четыре комнаты в большом 8-10 комнатном доме; остальные служили пристанищем для калек, юродивых и бесноватых, которые проживали там в надежде на чудесное исцеление. Вся семья существовала на пенсию, которую императорский двор выплачивал Озеровой как бывшей фрейлине. Озерова, или мадам Нилус, поразила дю Шайла беспрекословным подчинением мужу. Она поддерживала самые дружеские отношения с прежней любовницей Нилуса, Натальей Афанасьевной К., которая, утратив состояние, жила на ту же пенсию мадам Нилус.

Во время своего девятимесячного пребывания в Оптиной пустыни дю Шайла узнал о Нилусе многое. Бывший помещик Орловской губернии, он был образованным человеком и в свое время окончил юридический факультет Московского университета; в совершенстве владел французским, немецким и английским языками и прилично знал современную иностранную литературу. Но характер имел неуживчивый, бурный, крутой и капризный, что вынудило его уйти в отставку с должности следователя в Закавказье. Пытался заняться хозяйством в имении, но безуспешно. В конце концов он уехал со своей любовницей за границу и жил в Биарице до того времени, пока однажды его управляющий не сообщил, что он разорен.

Это известие вызвало у Нилуса сильное душевное потрясение, и он коренным образом изменил взгляды на жизнь. До сих пор он увлекался ницшеанством, теоретическим анархизмом. После духовного перелома Нилус стал рьяным приверженцем православной церкви, страстным защитником царского самодержавия и Святой Руси.

Из прежнего своего анархического мышления Нилус сохранил отрицание современной культуры; восставал он против духовных академий, тяготел к "мужицкой вере", высказывал большие симпатии к старообрядчеству, отождествляя его с верою без примеси науки и культуры. Современная культура, по словам дю Шайла, отвергалась Нилусом "как мерзость запустения на месте святом" и как орудие грядущего Антихриста. Подобное отношение к жизни в той или иной степени мы будем постоянно встречать в среде поклонников "Протоколов".

Дю Шайла довольно ярко описал, как чтение "Протоколов" воздействовало на своего знаменитого издателя: Нилус "взял свою книгу и стал переводить мне на французский язык наиболее яркие места из "Протоколов" и толкования к ним. Следя за выражением моего лица, он полагал, что я буду ошеломлен откровением, а сам был немало смущен, когда я ему заявил, что тут нет ничего нового и что, по-видимому, данный документ является родственным памфлетам Эдуарда Друмона...