Благословение святого Патрика

– А Ирка… Ирка-то дура… Ой, не могу… Думала, он одними книжками живет… Что и не мужик вроде… Вот тебе, зараза, и получи… Мужик, еще какой мужик оказался, под носом у матери любовницу завел! Чудны дела твои, господи! От смеха же помереть можно…

Вдохнув несколько раз глубоко, старуха откинула одеяло, потерла ладонью грудь. В груди что-то пискнуло напоследок, будто умерли остатки глумливого смеха.

– Ладно, пусть не боится, не буду я Ирке ничего говорить… Так и скажи ему. Уколы-то мне доделаешь, не бросишь меня, когда интересу сюда ходить больше не будет? А я думаю, вот добрая перепелка нашлась… Ходит, уколы старухе делает… И чего ради…

И снова зашлась смехом, уже более тихим, но от того не менее обидным. Внутри у Лизы что-то поднялось тяжелой волной, бросилось гневом в голову – вот бы оборвать этот глумливый смех, грубо, по-хамски, завизжать, затопать ногами… Или чего там делают другие, когда над их чувствами так откровенно измываются? Ведь не молчат же, наверное?!

Вошел Саша, посмотрел ей в лицо, потом перевел взгляд на мать. Все понял, побледнел, хотел что-то сказать, да мать перебила его, махнув рукой:

– Ладно, ладно, не съедай меня глазами-то… Не бойся, ничего я твоей Ирке докладывать не стану. Ты ж мне сын… Лучше посиди с матерью последний вечерок, завтра вон Женька приезжает… Посиди, посиди, что-то у меня после разговора с Лизаветой сердце прихватило… – И, повернувшись к ней, добавила жестко: – А ты иди, Лизавета, иди, мы уж тут сами как-нибудь… Свои у нас разговоры, семейные. Иди…

Она повернулась, вышагнула из спальни в коридор, как солдат на плацу. В прихожей долго возилась с замком, никак не могла открыть, руки дрожали.

– Лиза, я провожу… – услышала за спиной Сашино виноватое.

Полуобернулась, бросила через плечо:

– Не надо, Саш. Правда, не надо…

Замок тут же поддался, рванула на себя дверь, выскочила на лестничную площадку. Даже в глаза на прощание не посмотрела. Побоялась расплакаться…

Уже дома дала волю слезам. Казалось, мыслей в голове не было, одни бездумные слезы. Горькое счастье и слезы – как черствый хлеб с солью, сиротская еда… И все бы ничего, и горькое счастье – тоже счастье, она и на такое согласна! Да только, пожалуйста, без глумления… Трудно чужое глумление пережить, это все равно, что на хлеб с солью толстый слой дегтя намазать. Все-таки есть, есть у старухи талант злого посыла, бьет точно в цель, с ног сшибает. Опасный талант… Бедный Саша, он-то как в этом живет? Выходит, она сейчас и его жизнь оплакивает…

Утром встала с опухшим лицом, постояла у зеркала, вздохнула грустно. Придется с таким лицом на работу идти, ничего не попишешь. И то хорошо, что эта смена с дежурством Марины Петровны не совпадает… Ее колкости она бы уж точно сегодня не вынесла. Задохнулась бы еще под одним «колпаком».

После смены отправилась-таки к Иваницким. Ноги сами несли. Очень хотелось Сашу увидеть – может, в последний раз. Уже походя к подъезду, оглянулась удивленно назад – показалось, позвал кто-то…

– Тетя Лиза! Тетя Лиза, постойте!

Господи, Женя! Бежит за ней по тротуару, волоча за собой чемодан. Догнала, встала рядом, запыхавшись:

– А я за вами от остановки бегу… Зову, зову, а вы все не слышите…

– Прости, Женечка, я немного задумалась. Здравствуй.

– Здравствуйте, теть Лиз! А вы к нам? Вот уж не ожидала… Я думала, вы дома, Машку с пирогами встречаете…

– Да, Жень. Сейчас укол твоей бабушке сделаю и домой пойду. Как долетели?

– Да нормально… Нет, ну какая же вы… суперобязательная, честное слово! Говорила же вам – не надо к ней ходить! Пусть бы медсестру из поликлиники вызывала, если такая вредная! Вот же, как неловко все получилось… Зря только голову вам заморочила…

– Да ничего, Женечка. Ничего. Ну, пойдем, что ли…

Ангелина Макаровна сама открыла им дверь, уставилась на Женьку из-под тяжелого лба, бросила хмуро:

– Ага, заявилась наконец… Рожа бесстыжая… Хочешь без наследства остаться, что ли? А то смотри, мне недолго до нотариуса дойти…

– Бабушка-а-а… – протянула Женька с досадой, чуть насмешливо, – ну не начинай при посторонних, а? Давай потом, бабушка…

– Это кто здесь посторонний? Лизавета, что ль? Так она с некоторых пор вроде и не посторонняя, своя почти… – глянула на нее старуха ехидно. – Ладно, заходите… Пойдем, Лизавета, процедурой займемся… А Сашка в магазин ушел, скоро уже придет, наверное.

Пока они были в старухиной спальне «на процедуре», хлопнула дверь в прихожей, послышалось радостное Женькино, с коротким визгом:

– Папа! Привет! Ой, соскучилась… Папочка, ведь ты простишь меня, да? Понимаешь, ну очень хотелось уехать…

– Ах ты, коза… – проворчала старуха, оправляя на себе халат и грузно поднимаясь с постели. – Уехать ей хотелось, видите ли… А я одна тут – хоть помирай, и дела никому нет…

Выйдя в коридор, скомандовала сердито:

– Все, хватит вам обниматься, будто сто лет не виделись! Женька, умойся с дороги да за уборку принимайся, вся квартира пылью заросла! А ты, голубчик, – домой, домой… Тебя жена ждет, все жданки небось в окно проглядела. Как раз на вечернюю электричку успеешь. Побаловался, и хватит, сынок.