Благословенное дитя

Покачав головой, она улыбнулась. Потом закрыла глаза и вновь заснула, а Исак продолжал сидеть и всматриваться в темноту. Интересно, что она скажет, если он опять толкнет ее? Рассердится ли она? Сколько раз он может будить ее вот так, посреди ночи, пока она не рассердится? Роза, которая не сердилась никогда. Только в тот раз, когда родилась Молли. Тогда Роза сказала, что уходит от него и уезжает с острова, чтобы исчезнуть навсегда. Прежде он ее никогда такой не видел. Он был плохим отцом. Самым настоящим мерзавцем. Он был плохим отцом и мерзавцем. Когда они вырастут, то ему придется ответить перед ними. Перед детьми — Эрикой, Лаурой и Молли. Их матери уже предъявили ему свои обвинения, да и не они одни — целая толпа других женщин, исполненных чувства собственной правоты. «Ты предатель, Исак! Ты бесчувственный дьявол! Ты лжец!» Ладно-ладно, и что теперь? Что теперь? Тогда у него была его работа, и работа была важнее всего, благословенной отдушиной. Работа заполняла его мысли и освобождала его, и как-то давно он пообещал сам себе, что пускай он и мерзавец, но в своей области станет лучшим из профессионалов. Так и случилось. Исак Лёвенстад стал лучшим из профессионалов в своей области. Он стал настоящей звездой! И все равно как же ему хотелось разбудить Розу и спросить ее… О чем? О чем? О чем он позабыл? Что его так мучает? Что скоро придет время наводить порядок в доме, собирать чемоданы и возвращаться в город? Что в роли Мудреца на представлении он выставит себя на посмешище? Да-да, все так. Но было и что-то еще. Опустив ноги на пол, Исак посмотрел на колышущиеся шторы. Поднявшись с кровати, он босиком подошел к окну, отодвинул шпингалет и потянул раму на себя. Стал смотреть в окно. Позже, рассказывая Розе о том, что произошло, когда он стоял перед окном и смотрел на шторм, он говорил, что к нему будто бы прилетел ангел, который принялся шептать ему на ухо. На него снизошло озарение, предвидение, внезапная и неожиданная мысль, а именно: ему нужно немедленно бежать и отыскать своего ребенка. Вокруг столько воды. Так сыро и холодно. Невыносимо. Ему надо бежать, он не должен опять ложиться в постель. Над морем светало. Ему надо бежать туда. Перед его глазами встало лицо его ребенка, он дотронулся до него, и ребенок успокоился. Выбежав из спальни, Исак через гостиную выскочил в коридор. Резиновые сапоги исчезли, поэтому он надел кроссовки и широкий зеленый плащ. Он открыл дверь, и на него набросился ветер. Если бы Лаура, лежавшая без сна в другом конце дома, увидела его сейчас, то сказала бы, что это Исак набросился на ветер. Однако Лаура так и не увидела его, а Исак помчался дальше, топая ногами, словно великан или крупный зверь, выскочил за ограду, пробежал по лесу и направился к побережью. Когда он увидел ее, уже довольно далеко от берега, в одной ночной рубашке, увлекаемую волнами все дальше и дальше, то сначала решил, что опоздал. Он уже ничего не сможет сделать. Исак бросается в воду. На него обрушиваются потоки дождя и волны. Слишком поздно. Слишком поздно. Слишком поздно — и он хватает ее, тянет к себе, поднимает на руки и несет на берег. Она дрожит и плачет. Эрика ничего не говорит. Исак тоже молчит. Она дрожит. Она плачет. Дотронувшись до ее лица, он прошептал: «Не плачь. Не надо». Поддерживая, Исак повел ее по берегу и через лес к дому. Он снял с нее ночную рубашку — она была совсем худенькой, совсем еще ребенок, Господи, подумал он, она и была ребенком, он вытер ее полотенцем и отыскал сухую пижаму, которую вообще-то носила Лаура. Затем уложил ее в постель, подоткнул одеяло и сел на краю.

Она по-прежнему дрожала.

Исак не знал, как ее успокоить. Она пыталась что-то сказать, но ее было едва слышно. У нее не осталось сил, и он шептал: «Не плачь». Разум словно покинул его, и он чувствовал себя совсем опустошенным. Исак начал петь детские песенки — он и не подозревал, что знает их. Может, он никогда их и не слыхал, но, похоже, его пение успокоило ее, и он пел и гладил ее по голове до тех пор, пока она не перестала дрожать и он не убедился, что она уснула.

Лаура оттолкнула Молли, которая почти успокоилась, хотя и продолжала время от времени всхлипывать.

— Слышишь? — спросила Лаура.

— Что? — прошептала Молли.

— В комнате Эрики папа поет!

Прислушавшись, Молли улыбнулась.

— Бум-бум-бум, — прошептала она, — вот на что это похоже! Бум-бум-бум.

Обняв Молли, Лаура притянула ее к себе.

— Бум-бум-бум, — прошептала Лаура в ответ.

Волны бились о берег, туда-сюда, туда-сюда, со все возрастающей силой, и водоросли наконец выпустили тело Рагнара. Он всплыл на поверхность, волны выбросили его на берег, а потом опять потащили в море, на берег — и снова в море, пока одна волна не вынесла его чуть подальше на побережье и не уложила там, почти заботливо, в небольшой ямке среди гальки и окаменелостей, которым было почти четыре миллиона лет. Чтобы вскоре кто-нибудь отыскал его.

* * *