Благословенный 3 (СИ)

Пустошкин и Чичагов две недели производили ревизию имущества Ордена, составляя реестр принимаемого вооружения, продовольствия и боеприпасов. Несмотря на постоянные стоны бальи и командоров Ордена на недостаток денежных средств, их запасы впечатляли. В пакгаузах и на батареях имелось 1200 пушек, в арсенале хранилось 30 000 ружей, 13000 бочек пороху и продовольствие на много месяцев. Склады Мальты были заполнены: запасов зерна хватило бы всему острову на три года. На рейде стоял 64-пушечный линейный корабль ордена и еще один находился на стапелях; также имелось две полугалеры, три шебеки и ряд других мелких судов. Триста турок находились в качестве невольников на галерах; более двух тысяч гренадёров Ордена и ополченцев перешли на службу в Российский флот.

Не так плохо оказалось и финансовое положение Ордена. Одной только серебряной посуды в казнохранилище было найдено на сумму в 250 тысяч рублей; ценности же, хранившиеся в кафедральном соборе Ла-Валетты, оказались просто чудовищны!

* * *

Доктор Роджерсон был торжественно-сосредоточен. Огромный опыт давал о себе знать: несмотря на чудовищную ответственность предстоящего, он был уверен, что сможет предусмотреть любое развитие событий.

— Итак, приступаем, господа!

— Перчатки! — напомнил ему доктор Серебровский, назначенный ассистировать.

— И перчатки, и спирт, и кипячение инструмента — я ничего не забыл, мистер Аргентин! — добродушно отвечал англичанин, уже успевший привыкнуть к этой непонятной зацикленности императора Александра на чистоте, которую тут называли «санацией» и последние годы превратили в настоящий культ.

— Может быть, всё-таки применить к императрице эфир? — задумчиво протянул доктор Вейкарт.

— Клинические испытания обезболивания при родах пока не завершены — отвечал ему Роджерсон, — и их результаты очень неоднозначны. Увы, но придётся ей испытать то, что выпадает на долю всех женщин!

В кабинет заглянула взволнованная и бледная госпожа Гесслер.

— Роды начались! — сообщила она Роджерсону.

— Ну что же, — рассудительно произнёс «Иван Самойлович», — императрица Натали знает своё дело; пора и нам исполнить свой долг!

Наконец, «санитар» натянул докторам тонкие гуттаперчивые перчатки.

— Идёмте, господа!

* * *

Наталья Александровна не подвела; и вот я держу на руках спящего младенца со смуглым лицом и редкими волосами на голове. Он закутан в пышное одеяло, и для такого объемного кулька кажется удивительно лёгким. Это мальчик, и он сейчас покойно спит; мы уже решили, что назовём его, в честь знаменитого деда, Александром. Прасковья Ивановна Гесслер, передавшая мне с рук на руки младенца, уже вовсю рассказывает присутствующим, как почти двадцать лет назад точно также держала на руках «господина Александра», и её немолодое, но сохранившее след былой красоты лицо сияет. Буквально вся Воронцовская больница заставлена цветами, принесёнными из петербургских оранжерей. У ворот бывшего дворца толпится народ, откуда при любом движении в окнах величественного здания раздаются нестройные здравницы, и в воздух взлетают треухи и шапки.

Я чувствую комок в горле. В прежней жизни у меня не было детей, а теперь я осторожно прислушиваюсь к совершенно новому мироощущению, рождающемуся где-то в глубинах души. Теперь я не умру, не исчезну, развеявшись по ветру; после меня останется живая трепетная связь с будущим. И сегодня я, наконец-то, могу определённо сказать:

Да, этот мир мой.