Благословлённые Тьмой, проклятые Светом (СИ)

В конце концов, это надоедает настолько, что легче взять ножечек и самому себе по горлу черкануть. Ну, нет сил терпеть! Но стоит дойти до грани, как то ли благословением, то ли проклятьем из-за тонкой стены боли доносится: «Я здесь, здесь. Терпи, Ир! Это пройдёт. Главное, переждать…».

Он терпит, погружается — всплывает, погружается — всплывает — и терпит. Пока это воняющая собственным бессилием мерзость снова не догрызает до печёнок. Но: «Терпи, это пройдёт».

Нет, все же, то, что он сидит рядом — благословение. Не было бы его, и Ирраш точно все закончил, не выдержал. Понятно, что ни к чему хорошему такие выборы не приводят. Во Тьме легче точно не станет. Да и позор это — уйти, обычной боли не выдержав. Даже не пыток, а банальных переломов. Нет, хорошо, что он здесь. И очень хорошо, что именно он. Почему-то перед ним не стыдно. Знаешь, что поймёт, не осудит, призирать не станет и не отвернётся. Перед ним можно побыть слабым. Хотя свихнуться от боли — слабость?

Ещё какая! Но как же перетерпеть-то, когда сил больше нет?

— Терпи, Ир. Лекарь сказал — до утра.

Дожить бы до этого утра.

— Сколь…

Даже «сколько» выговорить не получается. Для этого надо зубы разжать, а страшно. Кажется, что внутренности немедленно вывернутся наружу.

— Два часа ночи. Я с тобой буду, не волнуйся.

Хочется сказать, что он и не волнуется. Что сам справится. Что сочувствие ему нужно, как пятая лапа. Только вот скажешь такое — уйдёт. А остаться в этом пузыре одному страшно. Страх сильнее гордости. Потому и молчит.

— Я здесь, не уйду, — как будто мысли подслушивает, душевед, Тьмой отодранный! — Терпи, я рядом. Я всегда рядом…

Адину он даже пошлого «спасибо» ни разу так и не сказал. Боялся, что после этого самого «спасибо» придётся ещё много говорить. А это многое разрушит. Легче сделать вид, что благодарить не за что.

— Вы проснулись?

Проклятый голосок выдрал в реальность. В которой боль была и вполовину не так мучительна, как во сне. А вот мрак кругом никуда не делся. Сплошная тьма без единого лучика света.

— Давайте, я вам помогу…

Что-то негромко брякнуло с жестяным звуков, словно деревяшку металлом задели. Вот что это может быть? Может, девчонка мечом размахивает?

Ирраш сжал кулаки так, что кончики отросших когтей впились в мякоть ладони, прорезали мозоли. Чернота перед глазами никуда не делась. Беспомощность тоже.

— С чем ты мне помогать собралась?

— Справить естественные надобности, — невозмутимо ответила девчонка.

— Да пошла ты… — от изумления вместо рыка вышло нечто удивлённое.

— Как скажете. Если мокрые простыни вас смущают меньше, чем моя помощь, то настаивать я не буду.

Кажется, Ирраш впервые в полной мере осознал значение фразы: «Нечего ответить». В смысле, сказать-то ему захотелось многое. Но, во-первых, в этом «многом» ценной информации не набралось и на медную монету. А, во-вторых, материться при этой блаженной сикилявке казалось как-то… Не стоит, в общем, этого делать.

Кстати, о них. О сикилявках, в смысле.

— Я сам, — рявкнул Ирраш, откидывая покрывало.

И судорожно соображая, если на нем хоть что-нибудь, кроме собственной кожи. Судя по холодному воздуху, как языком прошедшемуся по телу, на демоне даже нитки не имелось. Рука сама дёрнула угол, прикрывая самое сокровенное. Со стороны это, наверное, выглядело по-идиотски. Шавер окончательно сдёрнул одеяло, да ещё и ногой его отпихнул.

Во Тьму все!

— Где тут… — слово «сортир» выговариваться не желало. Как там по вежливому? Клозет?