Благотворительные обеды

Дон Хустиниано был ее главным благодетелем. Каждое воскресное утро он посещал мессу с женой и двумя дочерьми. Ни Сабине, ни Танкредо он не внушал ни малейшего доверия. Что-то мрачное, угрожающее, извилистое скрывалось за спиной этого человечка, окруженного бдительными телохранителями. Что-то похожее на ловушку для людей, огромную паутину, в которой Альмида и дьякон могли запутаться, как два жужжащих комара. Каждый визит дона Хустиниано сопровождался появлением чемодана с деньгами, и эти чемоданы достопочтенный Хуан Пабло Альмида и его дьякон Селесте Мачадо тщательно прятали где-то на втором этаже жилой пристройки. Однажды дон Хустиниано согласился пообедать с падре в приходской столовой, но наедине, при закрытых дверях. Три Лилии расстарались вовсю: ахьяко[1], авокадо, десерт из маракуйи, собребаррига[2], сальпикон[3], цыпленок с фруктами и орехами, желтый рис с петрушкой, торт «Три молока», дыня, щербет из гуанабаны, сладкий мусс из курубы и творог с медом, который Лилии называли «мана», но все зря, потому что готовый обед привезли прямо из кухни отеля «Хилтон»: куриные грудки по-американски, свинина в хересе, половинки яиц по-королевски, равиоли с соусом, рис карри, а на десерт — груши по-нормандски. Падре Альмида извинился перед Лилиями: «Дон Хустиниано настаивал, сказал он, мы не смогли его переубедить. Что поделать, ведь именно благодаря его милосердию мы можем возносить труды наши Господу. Хотя лично я сказал ему, что гораздо больше удовольствия ему доставили бы кулинарные таланты наших женщин, трех благочестивых работниц, которые живут здесь много лет и помогают нам в делах Божьих, трех скромных увлеченных поварих, в тысячу раз более искусных, чем любой французский шеф-повар, потому что они готовят с любовью». Так превозносил своих работниц падре Альмида, так он нахваливал их, но только когда пребывал в хорошем настроении, в ладу с собой; теперь же, когда Сабина сказала, что Байестерос у телефона, все увидели достопочтенного падре растерянным, сникшим, даже испуганным. Байестерос тоже не собирался к ним ехать.

— Этого не может быть, — Альмида взял трубку. Похожая на альбиноску Сабина Крус казалась рядом с ним еще одной безликой Лилией. Прогремел гром, череда вспышек озарила сад синими сполохами.

— Падре Байестерос, — начал Альмида, — я впервые прошу помощи у другого священника. У меня очень срочная встреча, неотложная, от нее зависит благополучие всего прихода, и меня заверили, что вы согласны. Ведь я трижды служил за вас воскресную мессу.

Наступила тишина, все ждали. Байестерос, по всей видимости, оправдывался, но голоса его не было слышно; Танкредо с дьяконом использовали паузы в телефонном разговоре для того, чтобы демонстрировать друг другу свою неприязнь. Их взгляды сталкивались, когда Альмида начинал говорить полным отчаяния голосом, и снова обращались к падре, когда он умолкал, сжимая трубку, как утопающий.

— Но он тоже не приехал, — говорил падре. — И, насколько я его знаю, он может год сюда добираться, вы меня слышите?

Снова наступила тишина. И тут, проследив за взглядом падре Альмиды, все повернули головы к двери. На пороге стоял, дожидаясь конца телефонного разговора, мокрый до костей священник, рядом с ним — Лилия. Достопочтенный падре Хуан Пабло Альмида медленно положил трубку. Он с трудом перевел дух.

— Падре Матаморос, — воскликнул он. — Добрый, добрый вечер! Воистину вас послал мне Бог!

II

Эта ночь заслонила собой все ночи, которые помнил Танкредо, особая, разрушительная ночь, ставшая началом или, может быть, концом его жизни, агонией или воскрешением — одному Богу известно. Эта величественная ночь своими страстями и необычными событиями превзошла даже ту первую ночь, когда после нескольких лет невинного флирта они с Сабиной забрели в один из закоулков двора и час за часом предавались греху до самого рассвета, словно стремясь наверстать сто лет упущенного времени.

Графин с настойкой все еще стоял на столе, когда Альмида и Мачадо под дождем пробежали по двору, чтобы сесть в «фольксваген». Их сопровождали Лилии, вооруженные огромными зонтами. Казалось, два главных приходских церковнослужителя спасаются бегством: пригнув головы в защитных куполах зонтов, кутаясь в темную одежду, они бежали навстречу неведомой судьбе.

Падре Матаморос, нежданный заместитель Альмиды, все еще стоял в кабинете; увидев, что Танкредо возвращается, он устало сел на ближайший стул; «У моей набожной глотки еще есть пять минут», сказал он; «Дайте мне вот этого», падре показал на графин; «Это что?», уточнил он; «А! Ореховая настойка. Чересчур сладкая». К изумлению вошедшей Сабины, он влил в себя весь остаток двадцатипятиградусного (по скромной оценке Альмиды) напитка, предварительно выплеснув его в чью-то чашку из-под кофе; черные, глубоко посаженные глазки падре на секунду вспыхнули. «Помогает от холода», сказал он, потирая руки.