Благовест с Амура

Муравьевы обедали, за столом сидели также Вагранов и адъютант князь Енгалычев. Возле Екатерины Николаевны притулился Федя Алексеев и грыз очищенное яблоко. Муравьева яблоки любила, и они у них не переводились круглый год. Когда вошел Сеславин, генерал, обычно радушный и гостеприимный, на этот раз глянул мрачно:

— Ну, что там, подполковник? Могила готова?

— Никак нет, ваше превосходительство — землю размораживают.

Муравьев кивнул и жестом пригласил за стол, но Сеславин остался стоять.

— У тебя что-то еще?

— Так точно. — Сеславин подтянулся и твердо сказал: — Имберга нельзя расстреливать, ваше превосходительство. Он показал себя отличным офицером, а десант не смог отразить по не зависящим от него обстоятельствам.

Каким-таким обстоятельствам? — грозно спросил Муравьев.

— Во-первых, противник в двадцать раз превосходил команду поста, а во-вторых, у есаула цинга, он был прикован к постели, казаки уносили его на руках.

— Командовать можно и прикованному к постели. Он допустил поругание российского флага!

Генерал снова начал распаляться.

— Николя, — быстро сказала Екатерина Николаевна, — Je demande `a vous arr^eter[99].

— Нет! — закричал Муравьев и ударил ладонью по столу. — Такое не прощают! Так опозориться! И перед кем — перед англичанами!

— Ваше превосходительство, — вдруг сказал Вагранов, — Николай Николаевич! Вы ведь целый город приказали эвакуировать ради спасения людей, за что же Имберга расстреливать? Он тоже людей спас, а это куда как важно!

— Что касается флага, — добавил Сеславин, — то спуск его перед наступающим противником означал бы сдачу поста. Казаки этого не сделали, они пост не сдали. И то, что наш флаг остался целым, только простреленным, а английский сорван с фала, говорит о поражении англичан. Это они опозорились, уже в который раз.

— Что ж Имберг смолчал? — хмуро спросил Муравьев. — Я приказываю расстрелять, а он плачет, но молчит!

Сеславин пожал плечами.

— А может, у него гордость есть? — негромко сказала Екатерина Николаевна. — Ему не в чем оправдываться — вот и молчит.

Генерал быстро взглянул на нее и опустил голову. Его гнев уже угас, он явно чувствовал себя неловко. Встал, прошелся и остановился перед подполковником.

— Кто тебе рассказал про флаг? Ты же не мог этого видеть.

— Войсковой старшина Скобельцын побывал в Де-Кастри.

Муравьев кивнул:

— Скобельцыну верю.

— Он, кстати, сказал, что один из расстрелянных, казак Устюжанин, спас вас на первом сплаве.

— Ты мне не говорил, — удивленно взглянула на мужа Екатерина Николаевна.

— Как-нибудь расскажу… — смутился Муравьев. — Устюжанин… Устюжанин… нет, не помню такого. — Он покачал головой и вздохнул. — Их уже похоронили?

— Да.

— Надо бы крест поклонный поставить, с именами, — раздумчиво сказал генерал. — Семья есть? У Шлыка, я знаю, жена осталась в Петровском Заводе, надо будет помочь, а у этого… Устюжанина?

Говорят, никого нет.

Генерал снова походил, покивал, видимо, своим мыслям.

— Ваше решение по Имбергу? — напомнил Сеславин.

— А? Да! Расстрел, разумеется, отменить. Передайте, пожалуйста, есаулу мои извинения.

— Этого мало за пережитое унижение, — опять негромко сказала Екатерина Николаевна. — По сути, этот человек — герой.

— Потом, позже, я найду что-нибудь для его удовлетворения, — согласился генерал и обратился к Сеславину: — А Скобельцыну дайте полусотню казаков с полным вооружением — пусть снова займет Де-Кастри, но окопается в лесу. Хотя нет, полусотни будет мало. Надо не меньше сотни и пару пушек. Что-то мне подсказывает, что англо-французы снова туда наведаются.

В раскрытое окно влетел пароходный гудок. Муравьев выглянул:

— О-о, «Надежда» на подходе. Наверняка с Невельским. У меня к нему серьезный разговор наедине, господа.

И вот уже целый час в походном «кабинете» главнокомандующего бушевали страсти. Сеславин ушел отменять расстрел. Молодой Енгалычев тоже куда-то запропастился, а Екатерина Николаевна и Вагранов «любовались» закатом. Федю отправили отдыхать в каюту.

Так что там за спасение Николая Николаевича? — спросила вдруг Екатерина Николаевна. От чего его спасли? Кто этот Устюжанин?

— Николай Николаевич вам все сам расскажет, а фамилию эту я слышал в связи со смертью Элизы, неохотно сказал Иван Васильевич. Он до сих пор чувствовал себя виноватым в том, что убийцу так и не обнаружили. — Неподалеку от места убийства нашли картуз с этой фамилией, а хозяин картуза жил в одном из постоялых дворов Иркутска. Жил и внезапно исчез. И я, похоже, видел его возле Элизы в момент убийства, но в его руках не было ружья.

— А если он исчез, испугавшись, что его посчитают убийцей? — задумчиво, как бы сама себя, спросила Екатерина Николаевна. — А он совсем ни при чем…

Вполне возможно.

— За что же все-таки ее убили?

— Я много думал над этим. — Вагранов внимательно посмотрел на Екатерину Николаевну — на лице ее была печаль, не более того, — и вдруг решился: — Скажите, Екатерина Николаевна, вы писали Элизе из заграницы, что не хотите ее видеть?

Муравьева вскинула брови:

— Она вам показала письмо?

— Нет, я догадался.

— Она меня предала, и я предложила ей уехать как можно скорее.