Благоволительницы

В Пятигорске с некоторыми офицерами команды у меня постепенно сложились вполне сносные отношения. Хоенэгг уехал, и, кроме офицеров абвера, я общался лишь с Фоссом. По вечерам в казино я иногда сталкивался с офицерами СС, Турек, естественно, со мной не разговаривал. Что касается доктора Мюллера, то, услышав однажды, как он рассуждает о преимуществах расстрелов перед газовыми камерами, я решил, что разговаривать нам с ним, в общем-то, не о чем. А вот среди младших офицеров попадались, пусть зачастую и нудные, но вполне приличные люди. Однажды вечером, когда мы с Фоссом пили коньяк, к нам подошел оберштурмфюрер доктор Керн, я пригласил его присоединиться и представил Фоссу. «О, вы лингвист из АОК!» – воскликнул Керн. «Так точно», – весело откликнулся Фосс. «Потрясающая удача, – радовался Керн, – именно с вами я хотел обсудить один спорный случай. Мне говорили, что вы хорошо знаете народы Кавказа». – «Более или менее», – признал Фосс. «Профессор Керн преподает в Мюнхене, – перебил я. – Он специалист по мусульманской истории». – «Крайне интересная тема», – согласился Фосс. «Да, я семь лет провел в Турции и кое в чем разбираюсь», – ободрился Керн. «А как вас занесло сюда?» – «Как всех, меня мобилизовали. Я уже тогда был членом СС и сотрудником СД, а затем очутился в айнзатцгруппе». – «Понял. Так о каком случае вы говорили?» – «Ко мне привели молодую женщину. Рыжая, очень красивая, просто обворожительная. Соседки донесли на нее как на еврейку. Она мне предъявила полученный в Дербенте советский паспорт, в графе „национальность“ стояло татка. Я сверился с картотекой: наши эксперты считают, что таты ассимилировались с Bergjuden, горскими евреями. Но женщина уверяла, что я ошибаюсь и таты – тюркский народ. Я приказал ей произнести что-нибудь на родном наречии: необычный диалект, сложный для восприятия, но, несомненно, тюркский. В общем, я ее отпустил». – «А вы уловили слова или обороты, которые она употребляла?» Последовал целый диалог на турецком. «Нет-нет, так не может быть… возможно, вот так?» – допытывался Фосс, и они продолжали непонятный для меня разговор. Наконец Фосс заявил: «То, что я слышу, напоминает тюркский диалект, использовавшийся на Кавказе как средство межнационального общения до того, как большевики ввели обязательное изучение русского. Я читал, что он сохранился в Дагестане и именно в Дербенте. Но там на нем говорят все. А вы записали ее имя?» Керн вытащил из кармана блокнот, полистал: «Вот. Цокота Нина Шауловна». – «Цокота? – Фосс нахмурился. – Чуднó». – «У нее фамилия мужа», – уточнил Керн. – «Теперь ясно. А скажите мне, если она – еврейка, как вы с ней поступите?» Керн опешил: «Ну, мы тогда… мы…» Он не мог скрыть растерянности. Я поспешил ему на помощь: «Ее бы переселили». – «Ясно», – повторил Фосс. Он ненадолго задумался и снова обратился к Керну: «Насколько я помню, у татов собственный язык, относящийся к иранской группе и не имеющий ничего общего с кавказскими или тюркскими языками. Существуют таты – мусульмане, насчет живущих в Дербенте я точно не знаю, но наведу справки». – «Спасибо, – поблагодарил Керн. – Вы думаете, мне следовало ее арестовать?» – «Нет. Я уверен, что вы всегда действуете правильно». Керн успокоился, он не почувствовал иронии в словах Фосса. Мы еще немного поболтали, и Керн простился. Фосс озадаченно смотрел ему вслед. «Своеобразные у вас коллеги», – обронил он наконец. «Почему?» – «Их вопросы иногда приводят в замешательство». Я пожал плечами: «Они выполняют свою работу». Фосс покачал головой: «Ваши методы порой смахивают на самоуправство. Впрочем, меня это не касается». Он явно был раздражен. «Когда мы сходим в Музей Лермонтова?» – поинтересовался я, желая изменить тему. «Когда угодно. В воскресенье?» – «И если будет хорошая погода, вы мне покажете место дуэли».