Благоволительницы

В Пятигорск я вернулся, наевшись и напившись до отвала. За ужином Хоенэгг был мрачен: я понимал, что он не одобряет моих действий и вообще всей этой истории. Я же находился в странном возбуждении, у меня словно груз свалился с плеч. Турека я убил бы с удовольствием, но следовало подумать, как избежать расставленной им и Пфейфером ловушки. Через час после моего возвращения ко мне постучали. Ординарец из айнзатцкоманды протянул мне бумагу. «Извините, что побеспокоил вас так поздно, герр гауптштурмфюрер. Но это срочный приказ из группенштаба». Я вскрыл письмо: Биркамп вызывал меня и Турека к себе в восемь часов. Кто-то проболтался. Я отпустил ординарца и рухнул на диван. Такое ощущение, что я проклят: мне как будто запрещено совершать благородные поступки! Мне казалось, что я прямо вижу, как старый еврей смеется надо мной в своей могиле на выступе Машука. Обессиленный, я разрыдался и уснул в слезах, даже не раздевшись.

Утром в назначенное время я явился в Ворошиловск. Турек приехал отдельно. В одиночестве мы навытяжку стояли рядом перед кабинетом Биркампа. Биркамп высказался прямо: «Господа! До меня дошли сведения, что вы публично осыпáли друг друга оскорблениями, недостойными офицеров СС, и решить ваш спор намереваетесь строго возбраняемым уставом способом, который вдобавок может лишить подразделение двух ценных и незаменимых членов. Потому что, не извольте сомневаться, оставшийся в живых незамедлительно предстанет перед трибуналом СС и полиции и получит высшую меру или срок в концентрационном лагере. Напоминаю, что ваша первостепенная задача – служить фюреру и народу, а не собственным страстям и амбициям: вы считаете, что вправе распоряжаться собственной жизнью, – отлично, тогда отдайте ее за Рейх. Итак, я пригласил вас сюда, чтобы вы принесли друг другу извинения и примирились. Я настаиваю, выполняйте приказ». Ни я, ни Турек не произнесли ни слова. «Гауптштурмфюрер?» – обратился Биркамп к Туреку, тот молчал. Биркамп повернулся ко мне: «А вы, гауптштурмфюрер Ауэ?» – «Я очень уважаю вас, оберфюрер, но я лишь отвечал на нападки гауптштурмфюрера Турека. Я полагаю, что ему следует извиниться первому, иначе я буду вынужден защищать свою честь, какие бы последствия мне не грозили». Биркамп вновь обратился к Туреку: «Гауптштурмфюрер, правда ли, что ссору затеяли вы?» Турек до скрипа стиснул зубы: «Да, оберфюрер, – наконец буркнул он, – это так». – «Тогда я вам приказываю извиниться перед гауптштурмфюрером доктором Ауэ». Турек крутанулся на четверть оборота, щелкнул каблуками и вытянулся передо мной; я сделал то же самое. «Гауптштурмфюрер Ауэ, – глухо, с расстановкой промолвил он, – я прошу вас принять мои извинения за несправедливые обвинения по отношению к вам. Я выпил лишнего и не владел собой». – «Гауптштурмфюрер Турек, – сердце у меня застучало, – я принимаю ваши извинения и тоже прошу у вас прощения за свою несдержанность». – «Отлично, – сухо сказал Биркамп, – теперь подайте друг другу руки». Я пожал влажную ладонь Турека. После этого мы повернулись к Биркампу. «Господа, я не знаю, что вы наговорили сгоряча, меня это не интересует. Я рад, что инцидент исчерпан. Но если подобное повторится, я отправлю вас обоих в штрафной батальон ваффен-СС. Ясно? Идите».

Я покинул кабинет Биркампа и пошел к доктору Леечу. Фон Гильса сообщил мне, что самолет разведки вермахта облетел Шатойский район и на сделанных им снимках видно множество разрушенных деревень; однако в IV воздушном корпусе утверждали, что их летчики не совершали налетов на Чечню, и разрушения объясняли бомбардировками советской авиации, что как раз и подтверждало слухи о подавлении масштабного чеченского восстания. «Куррек уже высадил в горах парашютный десант, – сказал Лееч, – о котором с тех пор ничего неизвестно. То ли они дезертировали, то ли их убили или захватили в плен». – «Вермахт полагает, что мятеж в советском тылу способствовал бы успеху наступления на Орджоникидзе». – «Возможно. Но, по-моему, его уже подавили, если нечто подобное вообще имело место. Сталин так бы не рисковал». – «Безусловно. Не могли бы вы меня проинформировать, если поступят новости от штурмбанфюрера Куррека?» На выходе я неожиданно встретился с Туреком; опершись на дверной косяк, он беседовал с Приллем. Парочка прекратила разговор и провожала меня взглядом. Я вежливо поздоровался с Приллем и отправился обратно в Пятигорск.

В тот же вечер я увиделся с Хоенэггом, он совершенно не был расстроен. «Такова действительность, мой дорогой друг, – заявил он мне. – Это отобьет у вас охоту играть в романтического героя. Лучше пропустим по стаканчику». Но мне происшедшее не давало покоя. Кто же все-таки донес на нас Биркампу? Наверняка один из товарищей Турека, испугавшийся скандала. Или кто-то среди них, знавший о ловушке, хотел сорвать подлый план? Вряд ли совесть замучила самого Турека. Интересно, что они с Приллем замышляют теперь: определенно ничего хорошего.