Благоволительницы

Подобные мысли до добра никогда не доводят, мне это хорошо известно. Ночью мой повторяющийся сон достиг кульминации. Я шел к городу-гиганту по заброшенным железнодорожным путям; вдалеке мирно дымил ряд труб; я чувствовал себя потерянным, одиноким, беспризорным щенком, и мне мучительно не хватало компании людей. Я смешался с толпой и долго бродил по улицам, меня непреодолимо тянуло к крематориям, выплевывающим в небо завитки дыма и фонтаны искр… как собака, одновременно влекомая и отталкиваемая / зловонием себя самой, / Горящая. Но я не мог туда добраться и вошел в одно из огромных зданий-бараков, где занял койку, отпихнув незнакомую женщину, вознамерившуюся присоседиться ко мне, и сразу заснул. Проснувшись, я заметил на подушке следы крови. Пригляделся внимательнее и увидел пятна на одеяле, приподнял его; простыни пропитались кровью и спермой, крупные хлопья белка оказались настолько густыми, что даже не просочились сквозь ткань. Я спал в комнате у Хёссов, наверху, рядом с детской; и понятия не имел, каким образом перетащить в ванную и застирать испачканные простыни, чтобы Хёсс ни о чем не догадался. Возникшая проблема меня ужасно смущала, я боялся. Потом ко мне в комнату вошел Хёсс с другим офицером. Они сняли брюки, сели, скрестив ноги, у моей кровати и начали энергично дрочить; багровые головки членов высовывались и исчезали в складках крайней плоти, пока не выпустили мощные струи спермы на одеяло и ковер. Хёсс и офицер хотели, чтобы я повторял за ними, но я отказался; ритуал обладал, по всей видимости, определенным смыслом, но каким, я не знал.

Тот грубый, похабный сон знаменовал конец моей первой командировки в Аушвиц. Завершив дела, я вернулся в Берлин и уже оттуда отправился в концлагеря Старого Рейха: Заксенхаузен, Бухенвальд и Нойенгамме и их подсобные структуры. Не буду слишком распространяться о своих поездках: все концентрационные лагеря подробно описаны в исторической литературе, и добавить мне нечего; кроме того, утверждение, что, побывав в одном лагере, можно судить и об остальных, абсолютно справедливо: давно известно, все они похожи. Даже учитывая все местные особенности, ничто из увиденного не повлияло на мое мнение и выводы. Я окончательно вернулся в Берлин где-то в середине августа, примерно в тех числах, когда Советы взяли Орел, а англичане и американцы захватили Сицилию. Рапорт я подготовил довольно быстро: записи были систематизированы еще в дороге, предстояло только разбить текст на главы и напечатать, что должно было занять всего несколько дней. Я проработал и стиль, и аргументы, и логику изложения: отчет адресовался рейхсфюреру, и Брандт предупредил, что мне, конечно, предстоит докладывать о ситуации устно. Я отослал последнюю отредактированную и оформленную версию и стал ждать.

Должен признать, что встреча с квартирной хозяйкой фрау Гуткнехт удовольствия мне не принесла. А она пришла в восторг и любой ценой хотела напоить меня чаем и потом долго сокрушалась, что я не подумал привезти с Востока, где полно всякой еды, хоть пару яиц, для хозяйства, разумеется. Честно говоря, она была не единственная: Пионтек притащил из Тарновца полный чемодан продуктов и согласился продать мне часть без продовольственных талонов. К тому же у меня создалось впечатление, что, воспользовавшись моим отсутствием, фрау Гуткнехт рылась в моих вещах. Увы, моя терпимость к ее крикливому голосу и неуместной ребячливости начала иссякать. Фрейлейн Пракса сменила прическу, но ногти красила в прежний цвет. Томас обрадовался, увидев меня: грядут большие перемены, уверял он, хорошо, что я в Берлине, надо быть начеку.