Благоволительницы

На берегу в темноте ждали фельджандармы. Большие металлические бляхи блестели при луне. Нас отвели в бункер к какому-то полицейскому офицеру. Он попросил наши документы, ни у одного из нас их не было. «В таком случае я должен отправить вас под конвоем в Штеттин, – сказал он. – Мне жаль, но теперь кто только не пытается проскользнуть». Пока мы ждали, он угостил нас сигаретами, и Томас пустился с ним в дружескую беседу. «Много тут у вас народу проходит?» – «По десять-пятнадцать человек за ночь. А на всем участке дюжинами. Недавно сразу двести и с оружием. Большинство дальше не идут из-за болот, здесь-то русские патрули редки, как вы сами уже убедились». – «Идея с телефоном гениальна». – «Спасибо. Река разлилась, и многие утонули, пытаясь ее переплыть. Телефон избавляет нас от неприятных сюрпризов… по крайней мере, мы надеемся, – добавил он с улыбкой. – Русские ведь тоже засылают к нам шпионов». На рассвете нас с еще тремя отбившимися от полка солдатами и вооруженными фельджандармами посадили в грузовик. Мы переезжали реку прямо над Пёлицем, но город обстреливала русская артиллерия, и наш грузовик сделал приличный крюк, прежде чем попасть в Штеттин. Там тоже грохотали снаряды, языки пламени вырывались из окон домов, через боковой борт я видел на улицах практически одних солдат. Нас проводили в командный пункт вермахта и сразу изолировали от солдат; допрашивал нас суровый майор, к которому незамедлительно присоединился представитель гестапо в штатском. Говорил Томас, он подробно рассказывал нашу историю, а я отвечал, только когда мне задавали вопросы напрямую. Под напором Томаса человек из гестапо согласился позвонить в Берлин. Хуппенкотен, начальник Томаса, отсутствовал, но нам удалось связаться с его заместителем, который сразу нас опознал. Поведение майора и гестаповца изменилось в мгновение ока. Они стали обращаться к нам по званиям и предложили шнапса. Гестаповец ушел, пообещав позаботиться о машине на Берлин. Майор дал нам сигарет и усадил на банкетке в коридоре. Мы молча курили, впервые с начала нашего похода. Голова кружилась. Календарь на письменном столе майора показывал двадцать первое марта, то есть мы блуждали семнадцать дней, о чем, собственно, свидетельствовал наш внешний вид. От нас несло за версту, лица заросли бородами, рваная форма коробилась от грязи. Но мы были не первые, появившиеся здесь в таком обличье, и, похоже, никого не шокировали. Томас сидел прямо, нога на ногу, явно довольный исходом нашего предприятия, я обмяк от усталости и вытянул ноги вперед, поза, не вполне подходящая для военного. Пробегавший мимо, крайне озабоченный оберст наградил меня презрительным взглядом. Я тут же его узнал и вскочил с радостным приветствием. Это был Оснабругге, специалист по сносу мостов. Ему потребовалось несколько секунд, чтобы понять, кто я, потом он вытаращил глаза: «Оберштурмбанфюрер! Что с вами?» Я кратко поведал ему о наших приключениях. «А вы? Теперь взрываете немецкие мосты?» Он опечалился: «Увы, да. Два дня назад, после эвакуации Альтдама и Финкенвальде, мы подняли на воздух штеттинский мост. Просто кошмар: по всему мосту болтались повешенные, дезертиры, пойманные фельджандармами. Трое остались висеть уже после взрыва, в самом начале моста, совсем свежие. Но мы не все уничтожили, – продолжил он, собравшись с духом. – У Одера перед Штеттином пять рукавов, и мы решили снести только последний мост. Так что шансы на реконструкцию есть». – «Как хорошо, что вы думаете о будущем и не унываете», – ответил я. На этом мы расстались, Оснабругге спешил. Немного погодя появился местный гестаповец и усадил нас в машину с офицером СС, тоже возвращавшимся в Берлин, наш запах, похоже, нимало его не смутил. На автостраде зрелище перед нами развернулось еще более ужасающее, чем в феврале: бесконечный поток перепуганных беженцев и измученных, помятых солдат, грузовики с ранеными, всюду следы спешного отступления. Я почти сразу уснул, меня разбудили во время налета штурмовика, но стоило мне сесть в машину, я опять отключился.