Блатные псы

– Семен и открыл. У него в машине прибор специальный был, радиосигналом открыл. Он открыл, а я пошел…

– Куда пошел, в управление?

– Да нет, мы за Одинцовым ехали. Он домой ехал, возле магазина остановился. Ну, я за ним…

– Сейчас я дам тебе бумагу, ручку, и ты подробно все изложишь. Чистосердечное признание – это как раз та правда, которая тебе сейчас очень нужна. Будет правда, будет и жизнь. Не будет правды… Не позавидую тебе, Иван Дмитриевич, если откажешься от своих показаний… Ты меня понимаешь?

Гаврилин все понимал, поэтому получил шанс – в виде бумаги и авторучки. Только вряд ли чистосердечное признание серьезно облегчит его участь. Он говорил одно, а его подельник мог сказать другое. Вдруг Гаврилин лично убивал своих дружков? И еще он мог участвовать в убийстве Гударева…

Но сам по себе Гударев сейчас волновал Кустарева меньше всего. Главное, доказательства невиновности Одинцова получить.

Ожогин вызвал дознавателя, оставил Гаврилина под его присмотром, а сам вместе с Гришей перебрался в свой кабинет. В их общий кабинет.

Первым делом он позвонил следователю, который занимался убийством Прошника и Волхова.

– Валерий Демьянович? Здравия желаю, Ожогин! Можете нас поздравить, раскрыли мы убийство Прошника и Волхова. Нашли виновного. Сейчас его расколем и узнаем, как все было… Завтра приезжайте, получите в лучшем виде… А Одинцова уже сейчас можно выпускать… Нет, кто конкретно убивал, мы не знаем, это мы выяснять будем… С убийцей пока не ясно, зато мы знаем, кто злополучный пистолет в машину Одинцову подбросил. Да, преступник у нас и во всем признался. Чистосердечное признание строчит… Нет, говорит, что Прошника не убивал. Ни Прошника, ни Волхова… Да, но у него пистолет был, орудие убийства, если на кого-то собак вешать, то на него. На него и вешайте, а нам Одинцова верните. Поздно уже? В СИЗО никогда поздно не бывает, – угрожающе нахмурился Ожогин. – Вы, Валерий Демьянович, в теплой постели спать собираетесь, а почему Одинцов должен в СИЗО мерзнуть? Когда чистосердечное будет? А если мы дальше пойдем? Если вашу личную заинтересованность отроем? Мы ведь такие, мы за Одинцова земной шар наизнанку вывернем… Какая личная заинтересованность? Ну, кто-то же Одинцова подставил, а вы, Валерий Демьянович, под стражу его взяли. А в какое СИЗО Одинцов попал? Там на него криминал наехал… Нечистое это дело, Валерий Демьянович, как бы вам в нем не измазаться… Я угрожаю?! Да нет, я не угрожаю. Я всего лишь предупреждаю… Предвзятость?! Да, предвзятость на предвзятость! Вы Одинцова «закрыли», вы и «открывайте»… Да, прямо сегодня… Будет чистосердечное признание, через час подъезжайте, будет вам признание. Поздно уже? Главное, что для нас не поздно. Мы всю ночь работать будем. Допрашивать будем, выявлять, анализировать. Глубокой ночью глубокий анализ. Чем глубже ночь, тем глубже анализ. Вдруг до вас дотянется? Да не пугаю я вас, Валерий Демьянович. Вы же Одинцова не пугали, вы его взяли и «закрыли», как какого-то уголовника… Вы же допускаете, что сотрудник полиции может быть преступником. Вот и мы и допускаем, что сотрудник следственного комитета может быть нечист на руку. Да, здесь будем. До победного… Будем рады! Ждем!

Ожогин положил трубку на место, быстро набрал в легкие воздух и медленно выдохнул, пытаясь снять волнение. Возбудился он, поэтому и наговорил следователю. Может, и не лишнего наговорил, но много. Для него много. Он обычно многословием не страдал…

– Скользкий жук он, этот Гапонов, отвертеться хотел. Поздно ему… Скажи, Гриша, как его назвать после этого?

– Юра, я тебя понял… – усмехнулся Кустарев.

Ожогин посмотрел на часы. Половина седьмого вечера, действительно, уже поздно. Если Одинцова выпустят, то завтра, не раньше. Но ведь выпустят. И вину с него снимут, и выпустят…

На столе зазвонил телефон, Ожогин глянул на дисплей и улыбнулся, выражая приятное удивление.

– Здравия желаю, Максим Львович! А я как раз думаю, как бы тебе позвонить. Важная информация – это хорошо. Сколков раскололся? Семен Нестроев? Ну, так и Маков про него говорил… Ну да, фамилию не говорил… И адрес тоже… Зачем записывать? У нас этот Нестроев… Кустарев на него вышел. Через Каштанову… Нет, еще не допрашивали. Пока только дружка допросили. Ивана Дмитриевича Гаврилина. Он сейчас «чистосердечное» пишет. Как ствол к тебе в машину подкладывал, пишет… – Ожогин торжествующе подмигнул Грише. – Ствол ему Нестроев дал, он же и машину открыл. Я уже Гапонову позвонил, ну, чтобы тебя выпускал. Да, сказал, что едет, ждем… Ну, может, и Свиблов с ним будет. Нет, не отдам, это наша добыча. Да, конечно, я все понимаю. Сам дежурным по изолятору пойду. Понятно, понятно. Да, все меры примем. Да не за что, Львович, одно дело делаем… – Ожогин положил трубку и озадаченно посмотрел на Гришу: – Пути Господни неисповедимы. Но ведут к одной цели. Если эта цель праведная… Одинцов тоже на Нестроева вышел.

– А мы Нестроева взяли.

– Осталось только его расколоть. Но и этого мало. Помнишь, что с Гударевым было? То-то же… Будем превращать наш ИВС в изолятор усиленной охраны.