Вспыхнул вдруг яркий свет, растворяются высокие двустворчатые двери, и, четко печатая шаг, входят две шеренги отборных молодцов, а меж них сам, подлинный Великий Гуталинщик! «Здравствуйте, товарищи!» - говорит усмехаясь. Тут высшие люди и вовсе обалдели: сразу три! Наш начальник из-под стола выполз, его увидел, закричал: «Нет, нет, слишком много гуталина!» - и обеспамятовал.
Очухался в своей машине, как будто все в порядке - уж не приснилось ли? Вот и знакомое здание, машина подкатывает к подъезду, часовые берут под козырек. «Ну, - думает, - обошлось!» Идет по лестнице парадной, подходит к своему кабинету, открывает дверь...
Сидит в его кресле его бывший заместитель. Бывший начальник садится на стул возле стола, новый молча подвигает ему коробку с папиросами: кури, мол, напоследок. «Ладно, - говорит бывший, - твоя взяла. Одно скажи; где ты второго гуталинщика взял?» - «Актера нашел». - «Ты на всяк случай учти,
Что с двойниками-гуталинщиками стало? Актера, понятно, разгримировали и отправили куда-то - с концами. А чистильщика Вано привезли вовсе в неведомое место и представили самому Гуталинщику. «А ну подойди!» - говорит. Встали перед зеркалом - две капли. «А типерь пачисти мине сапоги». Ассириец проворно - чищим-блищим-лакируем - навел глянец, смотреться можно. «Харашо, - Главный говорит, - будешь мине сапог чистить и еще кой-чего...» А кой-чего - вот что.
Скажем, надо Великому постоять перед демонстрацией, дело это долгое - ноги затекут. Тут-то подменитель и потребен. Стоит себе и рукой машет, а кто он на самом деле, даже близстоящие не догадываются, а спросить не смеют. А иные говорят, двойник за него и доклады читает - хитро ли шпарить по бумажке? Так что вовсе теперь непонятно - он или не он - а нам, в сущности, какая разница?
Растормошилось все и успокоилось. И бывшие, и высшие - все куда-то подевались. Остались лишь сам Великий и еще рабочий парень Ваня. Забыли мы про него, а он себе, пока вся каша варилась, был жив и здоров.
Идет как-то Ваня выходным днем, отлегло у него с души, утро солнечное, веселое, народ снует, девчонки в легких платьицах бегают - хорошо Ване, радуется он, что зайдет сейчас в магазин, возьмет мерзавчик, а потом в парк культуры, с Марусей на лодке кататься по пруду. Все как месяц назад было. Подходит к трамвайной остановке - нет уже на углу злополучного гуталинщика. «Вот и хорошо, - думает Ваня, - из-за него я нарвался, да теперь дело прошлое...» Только так подумал и оторопел: надо бы бежать, да ноги будто к асфальту прилипли. Стоит перед ним тот самый в клетчатой кепочке и рубашечке-футболочке, физкультурник. «Что, Ваня? - насмешливо спрашивает. - Небось в магазин правишь мерзавчик взять? А потом, небось, в парк культуры целишь со своей Марусей?» - «Да, - покорно соглашается Ваня. - А вы откуда знаете?» - «Органы все знают. А ты думал, простота, что скрылся? От нас не скроешься, просто не до тебя было. Живи пока, Ваня, ходи себе, гуляй до поры на воле, а про нас не забывай!»
И вам всем того желаем, чтоб гулять на воле, а с физкультурниками не встречаться!
Да, вот еще... Гуталин-то сапожный теперь так не называется, чтоб соблазну не было, а «крем для обуви». Даже здесь исхитрились, переименовали...
КОЛДОВСКАЯ ИСТОРИЯ
Ой, блатненькие, спасите, ой, родненькие, помогите! Гонится за мной Васька-дурак, да не просто так! Ой-ой! Блатной нож, меня не трожь! Ой, да что это?! Доходягу пырнул! Вместо меня - его... что же это делается, Господи! Чтоб человека так просто, ни за что! Скрутили Ваську, повели... Ох, дай дух перевести, чуть жив остался...
А вот из-за чего... Глуп он, Васька, глуп, как бабий пуп. Пристал ко мне как банный лист. Вишь, понравилась ему одна краля, известная вам маруха Сонечка-Птичка. Бабенка с фокусами, себе цену знает, куда такому Ваське: рожа у него рябая, оспенная, вид никакой, прозвище его меж вами - Сопля, и захотел же такой сопливый блатной вашей королевны добиться! Сонечка, сами знаете, на воле в мехах разгуливала, за актрису себя выдавала и свободно сходила, к богатым фраерам имела доступ, ну и, натурально, обирала их до нитки. Одним словом, хипесница высокой марки. Перышки у нее яркие, порхала по цветам удовольствий, выражаясь метафорически, за что названа Птичкой. Какие люди ее добивались! (Ведь вы себя людьми называете.) А она как птичка вьется, да в руки не дается. Где уж тут дураку Ваське преуспеть, у него и блатных-то подвигов всех, что сторожа магазина пришил да тут же и сгорел. Но втемяшилась в пустую башку затея.