Блаватская

Встречи Елены Петровны с ее, как она их называла, гималайскими Учителями, «иерархами света» (среди них Мория был ей ближе всех), с этого момента приобрели определенную периодичность. Они проходили, как правило, в уединенных местах, в атмосфере мистической таинственности и абсолютной секретности. Описывая убежище своих Учителей, Блаватская перетолковывает ключевое понятие индуизма «майя». В ее объяснении это не столько магическая сила сотворения феноменального мира, сколько таинственная завеса, скрывающая от посторонних гималайских Учителей и места их обитания.

Среди биографов Блаватской высказывается мнение, что человеком, которого она могла действительно увидеть и с кем могла познакомиться в Рамсгейте, был известный писатель Эдуард Бульвер-Литтон. Его произведения пользовались чрезвычайной популярностью в России, на основе его повести, как помнит читатель, сделала компиляцию Е. А. Ган, мать Блаватской, — это был ее литературный дебют. К тому же Эдуард Бульвер-Литтон слыл знатоком розенкрейцеров, то есть тех масонов, чьи алхимические опыты, магические обряды и церемониал производили на Блаватскую наиболее сильное впечатление. Так, его роман на восточный сюжет «Занони» надолго запомнился Елене Петровне и определенно повлиял на некоторые мотивы ее творчества. Но куда больше на нее воздействовали другие романы писателя: «Будущая раса» и «Будущая порода людей».

Существует также предположение, что очаровательный день в Рамсгейте окончился обычной для нее галлюцинацией: настолько опьяняюще подействовал свежий морской бриз на ее воображение. А может быть, она на минуточку увлеклась случайно встреченным на пляже молодым человеком, и все ее существо задышало жизнью и счастьем. На эту мысль наводит рисунок на второй странице альбома, изображающий мужчину и женщину на фоне прекрасной летней ночи. Очень романтически и загадочно звучит подпись, сделанная Блаватской под этим рисунком:

«Огненные цветы разбросаны по небу. Мужчина сказал женщине: „Я люблю тебя“. Эти слова возникли из божественного аромата души»^[178]. Если уж совсем бесцеремонно вторгаться в интимный мир Елены Петровны, то эти слова следует рассматривать как романтическую интерлюдию, связку между ее трепетной мечтательностью и вполне определенным знакомством с человеком из плоти и крови. Вспомним, что до поездки в Рамсгейт Блаватская находилась под опекой княгини Багратион-Мухранской. Долгие, скучные дни с княгиней тянулись томительной, однообразной чередою и довели ее до отчаяния.

Она ждала человека, который придет и даст ей развлечение и духовную пишу. К сожалению, ее любовная история, едва начавшись, тут же закончилась. К такому выводу заставляет прийти запись на третьей странице альбома: «Любовь — это отвратительный сон, а счастье существует разве что в подчинении сверхъестественным силам»^[179]. Открыв альбом на четвертой странице, находим имя и лондонский адрес нового человека — капитана Миллера, драгуна. Теперь уже невозможно узнать, был ли именно он причиной ее горьких разочарований в любви: ведь под рисунками нет дат.

На странице пятой изображен пудель, сидящий на столе, — очевидный мотив гётевского «Фауста». В этом же альбоме на следующих страницах появляется изображение Агарди Митровича в роли Мефистофеля^[180]. Блаватская тосковала по настоящей любви и в то же время хотела освободиться от этой тоски. Она надеялась, что обязательно найдет себе защитника среди людей, не избалованных вниманием белых женщин, и такое знакомство будет самым радикальным лекарством.

Существует еще одна версия, откуда появились в жизни Елены Петровны Учителя. Полагают, что она познакомилась с несколькими непальскими принцами, приехавшими на Всемирную промышленную выставку. С двумя из них она особенно подружилась, их-то она и называет в дальнейшем Морией и Кут Хуми. Ее последователь Ледбиттер поддерживает эту версию, ссылаясь на разговор с Блаватской. Сама Елена Петровна в письме своей тете Надежде Андреевне Фадеевой от 29 октября 1877 года также подтверждает эту версию: «Сахиб („господин, хозяин“, одно из обращений Блаватской к Учителю. — А. С.) мне знаком вот уже лет двадцать пять. Он прибыл в Лондон вместе с премьер-министром Непала и королевой Ауда. После этого я не видела Сахиба, пока через одного индуса не получила от него письмо, что он приехал сюда три года назад и читал лекции по буддизму. Сахиб напомнил мне в этом письме также о некоторых вещах, которые предсказывал мне ранее. В Лондоне он смерил меня взглядом, исполненным глубокого сомнения (вполне оправданного), и поинтересовался, готова ли я теперь отвергнуть неизбежное уничтожение после смерти и поверить ему. Взгляните на его портрет: Сахиб с тех пор ничуть не изменился. Он, который по праву рождения мог восседать на троне, отринул все, чтобы жить, будучи никому не известным, а свое огромное состояние раздал бедным»^[181].