Блаженные похабы

Не принимай участия в выходках неразумного ( ·)! Ведь он оскорбит тебя и даже схватит за бороду. Подумай, какой будет стыд! Если ты ему спустишь, все будут смеяться, если ты побьешь его, все станут упрекать и пенять тебе. То же самое случится с тобой и в отношении тех, кто прикидывается сумасшедшим ( ? то ). Говорю тебе: жалей и подавай им, но не вздумай забавляться и смеяться вместе с ними, ибо это опасно. Видывал я иных, кто, смеясь и забавляясь (?) с таким [юродивым], убивал его [в конце концов из-за того], над чем они [вместе] потешались (? )[388]. Ты же не оскорбляй и не бей безумного , кто бы он ни был. Того, кто изображает безумного ( то )[389], выслушай, что бы он тебе ни говорил. Не пренебрегай им: может, он хочет надуть тебя при помощи юродства ( tqD )[390].

Кекавмен как будто делает различие между настоящими сумасшедшими, симулянтами и юродивыми. Ясно, что все они составляли неотъемлемую реальность византийского города, и ко всем Кекавмен рекомендует относиться с опаской. Но здесь же выясняется, что это самим изгоям надо опасаться городской толпы: вскользь брошенное замечание об убийстве юродивых показывает, что эти дебоширы абсолютно беззащитны и ставкой в их «забавах» является их собственная жизнь. Описанная сцена, по выражению Ж. Дагрона, — «кривляющаяся и жестокая, как картина Босха»[391].

В XI в. юродство проникает на Запад, но опять в лице греческого юродивого. Это был Николай Транийский, чьи подвиги запечатлены в латиноязычном житии (BHL, 6223—6226). Николай родился в Беотии, в деревне, принадлежавшей знаменитому монастырю Луки Стирита, в бедной семье. Когда ему исполнилось восемь лет, он усвоил привычку постоянно кричать «Кирие элеисон!»[392]. Мать «пыталась образумить его от этой, как ей казалось, глупости (stultitia)». Изгнанный в 12 лет из дома, он поселился в пещере, откуда молитвой изгнал медведицу. Потом его поместили в монастырь Луки, где нещадно били и держали на цепи.

Каких только бед не натерпелся сей благородный подвижник от монахов! Подозревая, что он одержим бесом, они после многих побоев и колотушек выгнали его из церкви. Он же, изгнанный… стоял у порога и кричал: «Кирие элеисон!»

Его заперли в башню, но молния разбила запоры, и Николай, вернувшись к церкви, продолжал кричать.

«Захваченный монахами, он опять был посажен на цепь». Но она чудесным образом порвалась, «а он, взяв ее, пошел в трапезную, где монахи собрались на обед, и, крича “Кирие элеисон!”, положил ее на виду у всех». Его изгнали из обители как сумасшедшего (insanus), но он каким-то таинственным образом вернулся и вновь стал кричать. «Монахи, которые после трапезы отдыхали в своих кельях, бежали оттуда». Разгневанные иноки хотели утопить Николая, но его вынес из пучины дельфин, а вот неудачливые убийцы сами стали тонуть, и святой обещал, что они спасутся, если будут кричать «Кирие элеисон!». После этого Николай вернулся к матери и пытался склонить к своему подвигу брата Григория, но тот не захотел оставить мать.

Однажды Николай стал увещевать настоятеля Сти- ритского монастыря Максима не обращаться жестоко с крестьянами, работающими на него. В ответ Максим избил юродивого палкой так, «что совершенно переломал ему ступни и голени» (234). Но Николай не унимался: он принялся среди ночи вопить «Кирие элеисон!», чем разбудил Максима. Тот кликнул людей с собаками, от которых святой спасся, влезши на дерево. В Олимпии его побил епископ Феодор (241). Затем Николай переправился в Италию. Далее в житии рассказана весьма знаменательная история.

У жителей Гидрунта был обычай носить изображение пресвятой Девы из церкви в церковь… И однажды святой увязался за процессией, распевая с другими «Кирие элеисон!». Встретив какого-то старика, он поклонился и сказал: «Здравствуй, брат мой и господин. Один у нас творец, из одного мы теста» — и обнял его. Присутствующие христиане возмутились: «Смотрите, он поклоняется (adorat) иудеям и приветствует их!» И, поставив перед ним икону Девы Богородицы, потребовали: «Авва, почти владычицу нашу Богородицу!» Он же послушаться их слов не захотел. Они его слегка побили и вновь сказали ему: «Поклонись, авва!» Он же ответил: «Я не желаю ей поклоняться (nolo earn adorare)!» Тут уже на него обрушился целый град ударов. Поднявшись с земли, он начал петь гимн… «Царица, из-за твоего великого имени и славы сегодня моя душа прославилась!» (241).

Верный своему обычаю, Николай продолжал везде кричать: «Кирие элеисон!», отчего Тарентский епископ изувечил святого «так бесчеловечно и жестоко, что кровь залила всю землю вокруг» (243). Там же «насмешники поймали его и, постригши крестом, в издевку (derisive) сделали его диаконом, но Бог его взаправду посвятил в диаконы». В Луппии Николай своим воплем сбросил с лошадей местного графа и его свиту. За это святого опять-таки избили.