Блаженные похабы

Его встретил мошенник или колдун (impostur or magician), которого они почитали как своего оракула, святой человек (a holly man) по имени Микула Свят (Sweat); он встретил царя смелыми проклятиями, заклинаниями, руганью и угрозами (imprecations and exsorsims, railings and threats), называя его царем–кровопийцей, пожирателем христианских тел, и клялся, что царь не избегнет смерти и бывшей в то время молнии, если… дотронется до головы последнего из детей… и что он должен удалиться из города прежде, чем поднимется огненное облако — Божья кара, что вот оно уже висит у него над головой. А в это время была сильная мрачная гроза. Царь содрогнулся от этих слов и просил его молиться об избавлении и прощении его жестоких замыслов. Я сам видел этого мошенника и колдуна: жалкое существо, нагое зимой и летом, он выносит как сильную стужу, так и жару, совершает многие странные действия благодаря дьявольскому колдовскому отводу глаз (magi- call illusions of the Divell), его боятся и почитают все — как князья, так и народ[652].

Как видим, легенда обросла плотью: во–первых, уже через три года после псковского похода в городе показывали какого‑то юродивого, которому задним числом была приписана честь спасения земляков от царского гнева. Во–вторых, сюжет обогатился двумя важными деталями: грозой и «людоедством». Мотив загадочной связи юродивого с молнией встречался нам и раньше (см. с. 261), но здесь впервые гроза представлена как орудие юродского гнева, и тот факт, что встреча происходит в феврале, когда и гроз‑то не бывает, не способен смутить мифотворческое сознание: для него главное, что Никола грозит грозой не кому‑нибудь, а именно Грозному! Юродивый как бы выигрывает у царя на его же поле. В каком‑то смысле, как мы увидим, к тому же самому выводу подталкивал и мотив «людоедства».

Минуло еще шестнадцать лет — и ту же легенду повторяет другой английский путешественник, Джильс Флетчер, (ср ниже, с. 284), однако мы замечаем, что в нее добавился один существенный эпизод: Никола отправил царю кусок сырого мяса, между тем как в то время был у них пост. Увидев это, царь велел сказать ему, что он удивляется, так как святой муж предлагает ему есть мясо в пост, когда святая церковь запрещает это… «Да разве Ивашка думает, — сказал Никола, — что съесть постом кусок мяса какого‑нибудь животного грешно, а нет греха есть столько людского мяса, как он это уже сделал?»[653]'

Итак, встречающееся уже у Горсея обвинение в «кровопийстве» постепенно превратилось в мотив о предложении отведать сырого мяса. Кстати, со временем этот мотив стал ключевым в легенде и потом был «заимствован» у Николы другими юродивыми: Арсением Новгородским, Николаем Кочановым[654] и Василием Блаженным. Сводится ли здесь дело к метафорическому обвинению царя в «людоедстве»? Беремся утверждать, что нет.

В отличие от новгородско–псковского фольклора, где Грозный и в самом деле подвергается подчас осуждению, московская традиция изображает царя с симпатией. И тем не менее в житии московского «похаба» Василия Блаженного появляется сходный эпизод. Значит, данный мотив нельзя трактовать как однозначную «критику». На наш взгляд, мифологическое содержание легенды можно реконструировать, лишь вспомнив про главного православного юродивого — Симеона Салоса. Особенностью Эмесского святого являлось как раз то, что он ел мясо в пост, «словно безбожник»"[655]. К этой теме автор жития возвращается снова и снова: «Он не ел вплоть до Страстного четверга. Но в этот день он прямо с утра усаживался у пирожника и ел, чтобы из‑за этого люди, видевшие его, соблазнились, что, мол, даже в Страстной четверг он не постится»[656]. Но что самое интересное — Симеон ел и сырое мясо[657]. Подобные эпизоды были аккуратно воспроизведены в славянском переводе («ясги без насыщения», «ядуща бобы я ко медвяд», «ядый якоже от сего блажняхуся»[658] и т. д.). Никола — один из первых русских «похабов», получивших византийское прозвание «Сал(л)ос»[659]. В соседнем Новгороде так стали именоваться Николай Качанов[660] и Михаил Клопский[661]. В XVI в. представления о модельном юродивом Симеоне Эмес- ском проникли, видимо, в фольклорную среду, в которой формировалась легенда о Николе.

20 февраля 1570 г., в оцепеневшем от ужаса Пскове, произошел (то есть должен был произойти по законам мифопоэтического сознания) загадочный, непонятный обычным людям разговор. Никола Салос перемог Грозного царя в некотором запредельном единоборстве. Юродивый как бы сказал Ивану: ты — Г розный, но и я — Грозный, при этом ты не решаешься есть мясо в пост, а я‑то ем! И это дает мне право приказывать тебе. А коль скоро мои пути еще неисповедимее твоих, мне угодно, чтобы ты пощадил город. «Похаб» останавливает царский террор не во имя закона или гуманности, а по каким‑то лишь им двоим ведомым правилам.