Блаженные похабы

Она, взяв Евангелие и повертев его так и эдак, сказала: «Оно похоже на ту книгу, которую заказал мой муж для нашего сына». Она быстро вышла и показала книгу мужу. Увидев книгу, он узнал её и сказал: «Это не другое, а то самое Евангелие. Но откуда оно у него? Его надо спросить, где наш сын Иоанн». И оба пошли и говорят ему: «Заклинаем тебя Святой Троицей, скажи нам правду, откуда у тебя это Евангелие и где наш сын Иоанн?» Он же, не сдерживаясь более, заплакал и сказал: «Я ваш сын Иоанн, причина многих ваших слёз. А это то Евангелие, которое вы мне подарили. Любя моего Христа, я взвалил на себя его легчайшее ярмо». Услыхав это, родители обняли его за шею и так рыдали с первого до третьего часа, что все жители города плакали, узнав об обретении ими сына. Но чтобы его честное и безупречное житие не оказалось замаранным никаким треволнением здешней жизни… он [тотчас] отдал свою драгоценную душу Богу [37].

Мать нарушила данное сыну обещание и переодела его тело в золотые одежды, но была за это наказана параличом. Отец вновь облек труп в рубище и похоронил Иоанна, как тот и велел, на месте, где стоял его шалаш.

В этом житии многое остаётся необъясненным: если вернуться домой Иоанна побуждал Дьявол, так зачем же он поддался этому искушению, а уж если поддался, тогда в чём состояла его победа над Лукавым, которой он так гордится? Если святой молится о прощёнии родителям их грехов по отношению к нему [38], то зачем он именно мать так настойчиво зовет к себе в смертный час, вводя её тем самым во все новые грехи? Ведь он знает, что она, в отличие от отца, гнушается его рубищем. И главный вопрос: зачем он вернулся в отчий дом, а уж если вернулся, то зачем раскрыл себя, а уж если раскрыл, то почему лишь перед смертью? Ответ на все эти вопросы один: Иоанн Каливит в нашей терминологии – юродивый, хотя в тексте он назван не ό δια Χριστόν σαλός – этой формулы ещё не существует, – а ό δια Χριστόν πτωχός (Христа ради нищий) [39]. В некоторых не сохранившихся редакциях Иоанн Каливит явно именовался σαλός, иначе нельзя объяснить, почему в одной из древнегрузинских версий жития он назван salos [CLXXXII].

Иоанн провоцирует унижения в свой адрес, а потом «переходит в наступление» против мира, сотрясает его и, в отличие от Алексия, ещё успевает одним глазком взглянуть на произведённый эффект.

В случае с возвращающимися домой святыми агрессия впервые направлена не на монахов и паломников, но на самых обычных людей, которые никогда не собирались становиться святыми, а рассчитывали всего лишь прожить жизнь в спокойном благочестии. Именно этой возможности и лишает их юродивый.

Можно констатировать, что к VI в. юродство вырвалось на простор, за пределы монастырских стен.

У Псевдо-Кесария, писавшего в середине VI в., Христос говорит о себе слово в слово то, что обычно писали о юродивых: «Я изображаю (υποκρίνομαι)… посредственность, желая при помощи выставления плоти (προβολή της σαρκός) поймать дракона: того Диавола, который насмехается (ένπαιζοντα) над смертными, но над которым и я в свою очередь насмехаюсь (ένπαιζόμενον)». На вопрос, «Зачем ты говоришь, что Христос – насмешник (ένπαίκτην) и что Он победил Диавола хитростью?» Псевдо-Кесарий уверенно отвечает: «В этом нет ничего невероятного!» [CLXXXIII] Юродство получает, таким образом, высшую санкцию – оно становится подражанием Христу.

Произошло самоосознание этого феномена и были сформулированы его основные принципы. Пальму первенства здесь следует отдать Иоанну Лествичнику: