Блаженные шуты

Я бежала из Ренна стремительно, без оглядки. Только я одна знала, что убегала я от двух преследователей. Знаешь, Перетта, если и впрямь грешно радоваться, тогда мы грешницы обе, потому что жизнь без Лемерля вовсе мне не кажется жизнью. Я напишу тебе, мое солнышко, и пошлю письмо со следующим подоспевшим посланником. Ходи усердно за моими травами, только не выращивай больше ипомеи. Ромашка приносит сладкие сны, а лаванда — сладкие мысли. Я желаю тебе и того и другого, и еще всю ту любовь, которую ты заслуживаешь.

Эпилог

Все начинается и все кончается молитвой. Выглянув на мгновение из повозки на солнечный свет и увидев проплывавшие мимо меня алые фургоны, я чуть было не подумала, что это те самые бродячие актеры, которые приехали к нам в тот самый день. Всемирная труппа Лазарильо, Трагедия и Комедия, Дикие звери и Чудеса. Я говорю себе, довольно я всего этого насмотрелась. Но на их костюмах и блестки, и меха, и кружева, и все это алое, и золотое, и изумрудное, и краповое, и пыльно-серое, и придыхание флейты, и звук барабанов, и маски, и ходули, и танцоры с жирной краской на щеках, и дорожная грязь — все рождает такой сладкий, такой чистый отзвук в моем сердце, что я приоткрываю шире оконце фургона и прислушиваюсь.

Флер уже там, ее голубое платьице гордо развевается на ветру, босые ноги в пыли. Она визжит и хлопает в ладоши, когда пожиратель огня изрыгает пламя прямо на солнце, акробаты крутят сальто, перескакивая с одних плеч на другие, Жеронте плотоядно поглядывает на скромницу Изабеллу, Арлекин со Скарамушем сражаются на деревянных шпагах, украшенных разноцветными ленточками.

Флер увидела, что я гляжу. Помахала мне, и я заметила в ее руке что-то белое, то ли платок, то ли клочок бумаги. Вот она говорит со Скарамушем — он высокий, прихрамывает на левую ногу, волосы схвачены сзади лентой, — он что-то шепчет ей на ухо и как будто улыбается своей длинноносой маской. Флер слушает, кивает, потом бежит ко мне, белый предмет — теперь я ясно вижу, это листок бумаги — трепещет в ее руке. Она откидывает парчовую занавеску, нагретую солнцем, та слегка приминается у нее в пальцах. Теперь я вижу, что это не письмо, а программка. Я читаю:

Le Théâtre du Phénix[67]

представляет

La Belle Harpie[68]

Пьеса в пяти действиях

Под строчкой курсива изображена крылатая женщина, волосы буйно развеваются, она стоит на верхушке башни, в то время как толпа зевак смотрит снизу в изумлении. Над рисунком, как геральдическое украшение, — горящая птица над лилией и выведен девиз, от которого я долго не могу отвести глаз:

И несть конца моей песне.

И тут невольно меня разбирает смех. Кто бы мог сомневаться. Этот феникс над лилией, уже никакой не черный дрозд, а птица, возрожденная из пепла… Его отвага не знает границ, его наглость не знает предела!

Флер смотрит на меня слегка в испуге.

— Ты что, плачешь, мам? — шепчет она. — Тебе грустно?

— Да нет, — говорю я, утирая глаза. — Просто солнце упало на листок, слепит.

— Тот человек в маске сказал, чтоб я тебе дала, — говорит дочь неуверенным тоном. — Сказал, что будет ждать ответа.

Ответа? Я медленно придвигаюсь к окну. Приглядевшись, я вижу ту же геральдику, выведенную золотой краской на панели фургона, стоящего напротив: Le Théâtre du Phénix. Актеры по-прежнему увлеченно разыгрывают представление, играют краски, пламенные, пурпурные, изумрудные и багровые. Только Скарамуш неподвижен, неярок в своем черном камзоле, взгляд направлен на мое окно, выражения глаз не видно под маской.

— Он сказал, что уедет, если ты скажешь, — говорит за моей спиной Флер. Потом, так как я не отвечаю: — Почему бы тебе не позвать его к нам? Он сказал, что приехал издалека, сотни миль проехал, чтобы тебя повидать. Разве учтиво прогнать его прочь?

Пауза, долгая, как вечность. Флер смотрит на меня невинными глазами, не без любопытства.

— Да, — произношу я наконец. — Пожалуй, неучтиво.

Мое сердце вторит актерским барабанам. Дыхание учащается. Небольшая голубая фигурка бежит по траве в сторону бродячего стана. Скарамуш наклоняется к ней, слушает, что она говорит, быстро подхватывает ее на руки, вздымает вверх. Издалека доносится ее счастливый визг. Осторожно усадив ее обратно в траву, он снова поворачивается, указывает на караван, на карлика в бархатном камзоле, сидящего на ступеньках с мартышкой на коленях… Потом его взгляд вновь возвращается ко мне, невидимый за маской, но все равно невыносимо жаркий.