Блаженный старец Василий (1868-1950)

Сокрылся страждущий в недугах Василий-старец, раб Христов. Полвека нес он жребий в муках, недвижно, молча, без грехов. Он здесь прошел мытарства ада, он здесь безропотно все нес. Теперь он умер — воли чадо — не видит больше муки слез. Сокрылся истины служитель, терпенья вечный образец. Ушел он в горнюю обитель, его к себе призвал Творец. Не стало старца, и нам, грешным, с печалью не к кому прийти. Пошли нам, Боже, безутешным, отраду в скорби и грусти! Сокрылся старец… но дух — с нами, и мы с ним духом каждый час. Он, дорогие други, с вами, смерть не минует всех и нас! Но, уязвленные грехами, с чем мы явимся на тот свет? И оскверненными устами какой Христу дадим ответ? Он бедным, знатным и сироткам советы добрые давал. Он взором чистым, тихим, кротким всех умирял и утешал. Сестрица, братия, прохожий, делитесь все воскресным днем. Кому был дорог старец Божий, к его могилке все пойдем. И погрустим там, и поплачем, и, слезы выронив, вздохнем, И в умилении горячем все, помянув его, уйдем. Сокрылся вечно, радость наша! Скончался в Бозе друг, отец; Там ждет его блаженства чаша и вечно блещущий венец.

Прощай, смирения носитель, ты свято кончил жизни дни. И нас, чтобы простил Спаситель, ты не забудь там, помяни! И Луши не забудь заботы, твоей питательницы там. Она досуги все и льготы делила несколько лет Вам. Спи ты, угодник Христа Бога, ты перенес все на себе… Спи до Пришествия Второго, и память вечная тебе!

Снова греет солнце, Только не меня. Я лежу в могиле И не вижу дня. Я лежу спокойно, Вне людских тревог, Вкруг меня все тихо, Надо мною — Бог. И не давит крышка, Не теснит доска, Замерли страданья, Улеглась тоска. Все былое стихло, Пылью разнеслось. Жду трубы призывной,

И Тебя, Христос!

РАХИЛЬ РЯБОВА

А что я не плачу? Ну-ка — давай плакать…

Что мне делать? Я добра теперь боюсь. Я жить боюсь… Когда я родилась, был 1918-й год. У нас в Репьевке псаломщика с дочкой расстреляли. Фамилия — Колоколовы. «Вон, колоколиха пошла», — говорили. (Мама при мне кому-то рассказывала). Привели их расстреливать. Он тихонько попросил, чтобы дочку первой расстреляли, чтобы она не ужаснулась, увидев отца мертвым. Они согласились. Когда она упала, он поправил на ней платьице…

Я все говорю не так, как было, а как могло бы быть.

Папа мой был писарем, в селе его уважали. В молодости он с отцом и братьями работал в поле, поранил мизинец и сказал: «Теперь все поле кровью залью». А отец говорит: «В поле больше — ни йогой. Пойдешь учиться». И он учился в городе.

Мама, молодая была, собрала дома мусор и понесла на перекресток выбросить. Мужик едет на телеге, спросили имя — Аврамий. Значит, и муж будет Аврамий. Так все и получилось.

Папа у нас умер в 1921-м году, от скоротечной чахотки — за две недели[7]. У мамы осталось пять человек детей (Паша умерла в младенчестве): Николай, Александр, Тоня, Капа и я. У мамы была скорбь: как жить? Она собрала родственников (два брата были грамотные) и говорит: «Вы родные, а не помогаете». «Кто тебя наказал, — ответил отец, — Тот тебе и поможет». А мама: «Выше этого горя у меня уже быть не может». «Неразумная, — сказал отец, — драгоценный дар от Бога — здоровье; возьмет — что будешь делать?».

Пришли к нам в деревню записывать в школу. Я боялась очень учиться и говорю: «Пойду учиться в Тагай». Они поверили и не стали меня записывать. В то время я жила с бабушкой, Матроной Ефимовной Овчинниковой. Она пекла просфоры для церкви. Когда несли чудотворную икону Казанской Божией Матери из Жадовской пустыни в город, на ночь оставляли ее у нас дома. Помню, я выглядывала из-под стола, где обычно сидела, и смотрела на икону.

Бабушка повела меня в Тагай, остановились отдохнуть около Копышовки в овраге. Назывался он Теплый Враг. Сели есть. Я говорю: «Не буду». «Почему?» — спрашивает бабушка. «Ты меня обратно оттуда не возьмешь».

В Тагае отдали меня в школу. Посадили на заднюю парту. Учительница задала мне вопрос, я — молчу. Она говорит: «Поднимите ее». Девочка, которая рядом сидела, подняла меня. Я опять молчу. Что спрашивают — не знаю, и что молчу — не знаю. Потом повели весь наш класс к врачу. В Тагае тогда был врач, Яков Федорович, старый, но знаменитый. После осмотра он что-то про меня учительнице говорил. С тех пор в школу я не ходила. В церкви училась. Да, помню, лежали на печке, а мама читала нам вслух книгу поучений на каждый воскресный и праздничный день, по-церковно-славянски.

Тогда в Чапаевск отправляли работать.

Всех гнали и меня туда. Мама пошла в сельсовет, спрашивает: «Всех ли берете такого возраста без исключения или смотрите: кулак, середняк, бедняк?» Они ответили: «Смотрим». Мама говорит: «А мы — лишенцы». Меня не взяли.

Дядя мой, Иоанн Овчинников, был псаломщиком в церкви у нас в Репьевке. Храм в честь Иоанна Предчети. На престольный праздник приезжали родственники и шутили: «Что такой престол выбрали — одни помидоры». Иоанна в 37-м забрали, до сих пор о нем ничего не известно.