Блаженство кротких

Затем, после положенного: – Пусть земля ему будет пухом, – выпил и опустился на стул. Тут звонок раздался у Сергея. Поймав строгий генеральский взгляд, он нажал кнопку и молча приложил аппарат к уху.

Через несколько секунд, побледневший, он повернулся к Можайскому. – Умер Климов. Обширный инфаркт.

Можайский молча смотрел в тарелку. Сзади, от соседнего столика Сергей услышал незнакомый голос, – Кто? Кто умер?

– Подозреваемый, от инфаркта, – скупо бросил Можайский.

– Бывает, – облегчённо раздалось из-за спины, – Хоть не во время допроса?

И, видимо в ответ на рывок головы Можайского, уже для собственной аудитории, – Ну слава богу, что не на допросе. А то недавно случай был…

Сергей поднялся и быстро пошёл меж тесными рядами, неловко сдвинув официантку. Клокочущий в голове поток выбрасывал догадки.

Если это не трагическая случайность? То? … Возможен второй крот?

В кабинете, он снова мысленно перебирал сослуживцев. Подозрительное находилось у всех, но большей частью – по мелочам.

Первыми прошли Мурцева, Хабибуллин, Байкалов. Постоянно конфликтующий Полежаев был отброшен сразу, несмотря на неприятный осадок. Кроты ведут себя тихо и неприметно. Следующим под мозговой сканер попал Варёный. Но тут ход мысли стал сбиваться, уходя кривыми дорожками назад, и вернулся к Полежаеву.

Кроты ведут себя тихо? Чтобы не выделяться? А если крот открыто конфликтует? … То снимает с себя подозрения?

До головной боли Ерохин пытался найти зацепку, но не сдвинулся ни на шаг. Он хлебнул коньяк из бутылки, давно ждавшей своего часа. Когда тепло потекло по телу – откинулся в кресле, расслабился, прикрыл глаза.

Он неожиданно вспомнил, кто может помочь, и горечь со стыдом залили щеки пунцовым румянцем.

Дядя Андрей!

Бывший опер, после ранения долго работавший кадровиком. Сергей не проведал его, хотя давно собирался.

Обидится, когда узнает сколько я уже здесь.

24. Алина Евгеньевна.

– Ирка? … Ой? – Алина Евгеньевна задумалась над вопросом Хабибуллина. На её округлом лице, с выступающем картофелинкой подбородком, читалось сомнение.

– Нет, девка она хорошая, добрая. И помочь всегда… И работник хороший. И как сменщица меня не подводит. – Она снова замолчала, старательно подбирая слова, – Но… как бы это сказать… прошмандень ещё та. Вы уж извините.

Простоватая в манерах медсестра была постарше капитана, а всё же сконфузилась, и опустила взгляд на чашки. – Давайте чайку подолью, – заквохтала она, – Что ж вы варенье не кушаете? Тогда конфеток сейчас достану.

– Спасибо, Алина Евгеньевна. Конфет не надо. А вот чаю ещё выпьем. Больно он у вас вкусный, – уважил хозяйку Ренат.

– Родниковый, – просияла медсестра, – Так родник у меня за оврагом, у берёзки.

Сдвинув шторку, она глянула в окно.

– Вы про Овечникову говорили, – напомнил Варёный.

Улыбка плавно погасла на её лице, – Да. … Осиротела она рано – в пятнадцать лет. Вот тётка её и забрала, – она примолкла, досадливо сдвинув брови, – Но намаялась с ней Марина, не приведи господь.

– Вы знали её тётку?

– Нет. А вот Вера Арутюновна, старшая медсестра, дружила с ней. Она про Иркины похождения мне и рассказала. – Алина Евгеньевна поморгала, словно сбивая случайную соринку, и продолжила, – И где она их берет? Вроде симпатичная ж девка. А мужики – то наркоман, то уголовник. А один хахаль, тёткину квартиру обчистил, а саму тётку чуть не зашиб. После того она с сердцем и слегла. Я думаю, не Иркины б шашни, Марина жила бы до сих пор. Она квартиру даже Ирке оставить не захотела – подруге отписала.

Чашки снова наполнились чаем. Вслед за конфетами появились рогалики. Медсестра посвящала оперов в сплетни санаторной жизни, но напрочь отмела возможность незаконных методов лечения. Наконец был задан щекотливый вопрос и про неё саму.

– А, солнушку? … Да. Солнушку поклоняемся. А что плохого? Не змею же какому, не козлу с рогами, – она легонько вскинула брови, и вытянув шею, для убедительности подала вперёд лицом, – От Солнца же вся жизнь пошла. И сейчас держится. И растения все, не от земли питаются, а от солнца. Сергей Адамыч нам много рассказывал, но я всего не упомню, – она плавно повела рукой, – Пока говорил, помнила. А потом забыла. Память у меня ещё та. – Присев, она ударилась в воспоминания, – И от болезней помогает. И от неурядиц спасает. А вот, что на моей памяти было, так это точно: горничная была у нас, Аннушка. Ей уж за тридцать было – всё забеременеть не могла…

– «Солнушку», говорите? – передразнила Мурцева, прослушав запись.

– А она не дурочку валяет? – спросил Рената Ерохин.

– В какой-то момент, и мне показалось, что хитрит.