Блаженство по Августину (СИ)

Первые две книги трактата «О прекрасном и соответственном» картагский ритор Аврелий Августин написал пару лет назад и сейчас обдумывает их продолжение в третьем фолиуме, затрагивающем философские рассуждения о монаде блаженного согласительного разума, противоположного диаде порочной неразумной разделенности, в невежестве порожденной раздором, хаосом и неразумной безрассудной несогласованностью.

Отсюда следует, что Всевышний Благой отец, как скрытая сила неисповедимый и неизреченный, должно быть, есть сверхразумный гармоничный субъект собственного величия и своей красоты, будучи в калокагатии сопряженным сам с собой, наподобие природного тела. Но так ли это на самом деле? Ведь многое, о чем мы, может статься, и не помышляем, действительно истинно. Меж тем тело вовсе не является великим или прекрасным потому, что оно тело: меньшее или менее красивое, оно все равно остается телом.

При всем том, мужское телосложение необходимо упражнять тождественно разуму постоянными занятиями, укрепляющими взаимодействительные задатки того и другого к самосовершенствованию. Следовательно, Аврелий, войдя через палестру в аподитерий прибрежных терм Антонина Пия, по-быстрому сдал на хранение рабу капсарию свои одежды и вещи; не дожидаясь бальнеатора, самостоятельно натерся маслом и без промедления присоединился к сообществу игроков в гарпастон.

Небридий ему еще издали помахал рукой и показал два пальца, сообщив, скольких игроков им не хватает до комплекта. В жесткой и суровой мужской игре, состоящей в погоне и форменной свалке за ускользающим маленьким утяжеленным мячом, они вдвоем проявили свои панкратические способности должным образом.

Хорошенько размявшись, приятно утомившись в борьбе и в плотной гуще скользких тел, Аврелий и Небридий пошли в тепидарий к бальнеаторам, которые скребками добросовестно и умело счистили с их тел пот, грязь и масло. Затем оба окунулись в теплой проточной воде глубокого лабрума, немного утолили голод жареными в масле пирожками с рыбой во фригидарии.

Пусть вам от него этого ждали, но к многоученой натурфилософской беседе: что производит мысль, сердце или мозг? Что есть душа в понимании Аристотеля? — ритор Аврелий Августин с ходу, с налету, наобум подключаться не пожелал. Без долгих физиологических разговоров он вернулся в палестру, где принялся ретиво сражаться деревянным мечом против обшарпанного бревна, примитивно изображающего голову и торс врага. Вот теперь-то можно посетить и жаркий кальдарий, заставить тело досуха пропотеть, после уж побеседовать, подискутировать о чем придется.

К тому же, как он уяснил чуть послушав, никто из тех, кто во фригидарии досуже разглагольствовал о человеческой душе и об Аристотеле, соответствующий трактат афинского мыслителя не читал. Это ему сразу же стало понятно. Его ученикам тоже свойственно с глубокомысленными ужимками и пошлыми ораторскими жестами шевелить пальцами, рассуждая о том, чего они не знают, не понимают, не удосужились прочесть или хотя бы с пониманием выслушать толкования наставника.

Хорошо подвешенный язык и складные речи в научной риторике отнюдь не есть все, друзья мои! К ним в добавку необходимы и письменные книжные знания, какие наилучшим образом определяют аргументы, акты и факты.

Но лучше всего иметь каникулы, когда ничего не надо никому втолковывать. И не вскакивать затемно, кабы поспеть к началу урочных часов. Спи, лежи себе безмятежно, хоть до полудня! Даже если спать, валяться в кровати в принципе не хочется, но одолевают приятно-томительная лень, нега и сладкая дрема.

Просыпаться, подниматься с нагретой постели в пору глубочайшей петушиной ночи Аврелию никогда не было по душе с самого раннего школьного детства. То ли дело праздники и каникулы! Наверняка оттого он избрал профессию грамматика и ритора, коли благословенный отдых от учебных трудов суть единодушное удовольствие, наслаждение, блаженство — как для учителя, так и для его учеников. Во имя этакого благого дела годятся абсолютно все праздничные неприсутственные дни: какие ни есть языческие религиозные, христианские или городские, установленные картагскими декурионами и магистратами…

Воротившись из кальдария, Аврелий повторно ополоснулся в теплой текучей воде лабрума, отдался на милость и артистичность банного эпилятора, стойко вытерпел болезненную процедуру бритья, попутно прислушиваясь к жаркой дискуссии, развернувшейся в прохладном фригидарии старых терм кесаря Антонина Пия.

Немалое число слушателей и диспутантов сосредоточил вокруг своей особы какой-то заезжий из Рима рыжебородый софист. По всей очевидности кичливый грек не очень-то скрывал, насколько чванливо он презирает африканских варваров и спесиво превозносит сверх всего и вся аттическую мудрость, мол, от природы свойственную уроженцам Афин. При этом заносчивый языкатый италийский афинянин высокомерно позабыл или не сообразил, что ораторствует он не просто в римском, а в пунийском городе. Не лимитрофный бургус, но все-таки…