Блажные

   Я жил недалеко от фабрики, на берегу пруда. Каждое утро Борька проходил мимо и непременно остановится. Станет перед окном , тряхнет лохматой головой и забормочет :    -- Приказываю... сорок восемь серебром ... Начальство... нельзя.    -- На фабрику идешь, Борька?    -- Иванычи робят ... нельзя... начальство. С меня спросят ..    -- Да кто с тебя спросит ?    -- Управитель ведь я... как же... за Иванычей спросят . Начальство... нельзя.    Борька был тоже блажной, но совсем в другом роде, чем Палач , начиная с самой наружности. Юркий, маленький, озабоченный Борька вечно куда-нибудь торопился и даже свой армяк носил таким образом , точно второпях не успел его хорошенько надеть -- армяк вечно валился у него с плеч . Его немного птичье лицо, с быстрыми, темными глазами, никогда не улыбалось; волосы были спутаны в какую-то кошму, а обтрепанную баранью шапку Борька и лето и зиму носил в руках . Говорил он плохо и безсвязно, так что трудно было проследить нить его больной, свихнувшейся мысли. Ясно было только одно, что он , Борька, заводский управитель, начальство и должен за всех отвечать. В церкви Борька вставал всегда на первое место, торжественно встречал приезжавшее начальство в Черемшанский завод и неизменно провожал каждаго покойника до кладбища.    -- Нельзя, Иваныч умер ... Похоронить Иваныча приказываю... сорок восемь серебром ...    Всех мужчин Борька называл Иванычами; женщин он не любил , называл "браковками" и при встрече с ними плевался. Проживал он из милости, у разных добрых людей из заводскаго купечества; его любили за незлобный характер и за то, что Борька ужасно был богомолен -- никогда не пропустит ни одной церковной службы и постоянно кладет земные поклоны.    Раньше, как разсказывали, Борька был совсем здоровый человек и работал на фабрике. Это было еще в крепостное время. Может -быть, он работал бы и теперь, как самый исправный мастеровой, но его погубило совершенно случайное обстоятельство. На фабрике, где работал Борька, пропали какия-то медныя "подушки" от колеса, и Борька очутился в числе заподозренных в краже. Это и нарушило душевное равновесие Борьки, потому что впереди предстояла жестокая казнь. Борька начал задумываться,-- думал , думал и в одно прекрасное утро открыл , что он -то, Борька, и есть главное заводское начальство. Таким образом для него разрешился вопрос не только об украденных медных подушках , но вопрос всего тогдашняго порядка: начальство -- и конец делу, все ясно, никаких сомнений. Если Палач тронулся от избытка власти, то Борька, наоборот , от слишком безправнаго своего положения. Он кончил тем , чем иногда кончают слишком униженные и оскорбленные -- он помешался на той самой власти, которая кругом давила все и вся.    -- Я управитель...-- бормотал постоянно Борька, размахивая своей бараньей шапкой.-- Иванычи, постарайтесь для начальства... нельзя... за всех отвечать должон ...    В качестве прямого заводскаго начальства Борька ежедневно отправлялся на фабрику и непременно обходил все "действия". Странно было видеть этого сумасшедшаго в царстве огня и железа, где самыя машины, кажется, были преисполнены мысли и вели свою работу вполне сознательно. Борька торопливо осматривал все корпуса, размахивал своей шапкой и оставался доволен работой Иванычей. Рабочие любили Борьку и устраивали ему разные сюрризы: то встретят у входа в корпус без шапок , то выстроятся в две шеренги и начнут кричать "ура", то наконец примутся качать импровизированнаго управителя на руках .    -- Спасибо, Иванычи...-- серьезно благодарит Борька.-- Не забывайте начальства... Нельзя, Иванычи, сорок восемь серебром ...    Нужно было видеть лицо Борьки в эти моменты: оно точно все светлело и прояснялось, а глаза просто сияли блаженством . Вообще, можно сказать, что Борька, по-своему был совершенно счастлив и придуманной фикцией разрешал неразрешимый вопрос ... Только раз Борька чуть не потерпел поражения от новаго черемшанскаго управителя из русских немцев , который почему-то не взлюбил сумасшедшаго и даже не велел пускать его на фабрику. Когда Борька явился утром для осмотра своих владений, сторож загородил ему калитку, через которую входили на фабричный двор .    -- Не видишь, браковка, кто идет ...-- заревел Борька, оттолкнул сторожка и, как ни в чем не бывало, отправился осматривать заводския действия.    Доложили настоящему управителю, который разсердился и велел вывести Борьку силой. Но последнее было исполнить не так -то легко -- Борька защищался с большой ловкостью, ругался и ревел , как бык , пока человек десять здоровенных мастеров не вынесли его на руках . На следующий день повторилась та же история и т. д., пока настоящему управителю не надоело возиться с сумасшедшим . Таким образом Борька отвоевал свою власть и ходил по фабрике, с усиленной дерзостью ругая всех браковками.    -- В острог посажу всех ...-- ворчал Борька на Иванычей.-- Позабыли начальство... приказываю...    Эти два блажных составляли типичное воспоминание о минувших крепостных порядках на уральских горных заводах .    В темное время до 19-го февраля на каждом заводе было несколько таких блажных , составлявших неот емлемую принадлежность тогдашних заводских порядков . Были и дураки и дуры; иногда в одном только заводе их считалось больше десятка. Замечательно то, что вместе с наступившей волей быстро начал вымирать и этот жалкий тип , созданный специальными условиями крепостного быта -- теперь по заводам редко где встретишь одного, много двух дураков , да и те большею частью старики, следовательно самое законное наследство еще крепостничества. Происхождение таких дураков именно в то время вполне понятно, потому что нигде в таких жестоких формах не выразилось крепостничество, как на горных заводах . Собственно, это была каторга, только безсрочная, без всякой выслуги лет , создававшая на одном конце Палачей, свихнувшихся от избытка власти, а на другом Борек , терявших последнюю каплю разсудка от своего больше там рабьяго положения.    Здесь интересно отметить тот факт , что параллельно с полосой крепостных дураков и дур тянулась другая аномалия, именно специально-заводские крепостные разбойники. В разбойники шли исключительно энергичныя натуры, какия создаются в такия жестокия времена слишком исключительными бытовыми условиями и служат живым протестом существующему порядку. Каждый почти горный завод на Урале имел таких разбойников , прославившихся громкими подвигами; теперь имена этих ярких протестантов окружены легендарными сказаниями и сделались достоянием народной фантазии. Замечательно то, что все эти заводские разбойники, переходившие в нелегальное положение, исчезли сейчас же после 19-го февраля, когда рушились создававшия их условия: не стало фабричной и приисковой каторги, не стало и разбойников ...    Тип крепостных дураков , как все менее рельефное и яркое, оказался живучее и доживает теперь свои последние дни в виде живого памятника о "добром старом времени".