Бледно-серая шкура виновного. Месть в коричневой бумаге

Перекрытие шло в глубину футов на пятьдесят при ширине около ста пятидесяти. На горизонте на западе тянулась длинная красная бледнеющая полоса, гаснущий дневной свет окрашивал все вокруг в разные оттенки серого. Разглядев выходящие на крышу двери здания, я сообразил, что задумана она как патио – может быть, для обедов на открытом воздухе в расположенном в новом здании ресторане.

Видно, сюда поднимали крупные предметы – мебель, оборудование, – распаковывали и заносили через двойные двери. У стены были свалены остатки деревянной решетчатой тары, разбитые и расщепленные, различные упаковочные и перевязочные материалы. Стена вздымалась на двенадцать этажей, прямо к освещенным окнам верхнего. Сразу за обломками контейнеров и выброшенной упаковкой я наткнулся на тело Морин Пирсон Пайк.

Она лежала на спине футах в трех от угла здания, почти параллельно стене. Верхняя часть тела чуть ближе, чем ноги. В серо-голубом костюме, белой блузке, одной голубой туфле-лодочке. Другая валялась рядом. Я заметил цвет костюма, когда они с Бидди проезжали мимо.

Она выглядела безобразно, хотя лицо не было повреждено. При ударе под прочной человеческой оболочкой все превратилось в сплошную кашу. Это был длинный тюк грубой трубчатой формы, еще скрывающий разорванное мясо и раздробленные кости, кроме одного места, где розовые осколки прорвали у локтя левый рукав костюма. Рот широко открыт, неподвижен. Глаза полузакрыты. Распластанное на крыше тело утратило обычные контуры, так что женские формы исчезли.

Словно с точным расчетом она почти всем телом упала на смятый лист грубой коричневой оберточной бумаги. Это была вощеная водонепроницаемая бумага для обертки тяжелого оборудования, которое транспортируют в деревянной решетчатой таре, прикрепляя болтами к крепким брусьям. На месте разрыва было видно, что бумага двухслойная, с черной гофрированной сердцевиной.

Я присел рядом на корточки. Дотронулся до блестящих волос, потом закрыл ей глаза. Чувствовал резкий запах внезапной смерти, остывающего мяса, начала процесса разложения. Все еще сидя на корточках, вытянул шею, взглянул вверх. Ни одна голова не торчит, не глазеет в нездоровом восторге вниз, в пологое ущелье, на катастрофическое падение.

Оглянулся на здание через дорогу, гораздо старше, конторское, четырехэтажное. Все окна темные. Сдвинул край придавившего бумагу контейнера, осторожно уложил на бумагу ее ноги. Взялся за угол, приподнял, обернул, подоткнул под другой бок. Прошел между ней и стеной, помедлил, толкнул тело, перекатил. Одного куска бумаги мало. Нашел другой, побольше, с простыню, быстро расправил, сунул кончик под тело, завернул наполовину, подогнул углы сверху и снизу, завернул целиком. В куче досок увидел несколько мотков крепкой толстой веревки. Отрезал три куска перочинным ножом, обвязал посередине, сделав длинную ручку, завязал еще в двух местах по обоим краям.

Завязывая узлы, стал забываться. Осознал, что узлы получаются чересчур аккуратными, а сам я удовлетворенно вздыхаю, оценивая замечательную работу и красивые чистенькие узлы. Поэтому отошел от кошмарного свертка, быстро осмотрелся и нашел место, удобство которого превосходило ожидания, – служебный люк в боковой стене здания, приблизительно в три квадратных фута. Четыре больших болта удерживали металлическую плиту. Я их выкрутил. Люк под плитой был всего фута в два глубиной и заканчивался решеткой, прикрывавшей какие-то воздушные фильтры.

Я вернулся к телу, посмотрел вверх, на окна здания через улицу. Потом поднял упрямую, неуклюжую, невероятно тяжелую ношу. Пришлось поставить тюк стоймя, обхватить и тащить заплетающейся, напряженной походкой шестьдесят футов по крыше к открытому служебному люку. Бумага сильно хрустела, тело мрачно сопротивлялось. Я втолкнул его в люк в сидячем положении, спиной вниз, потом согнул ноги в коленях и запихнул. Оно привалилось к решетке.

Сверток. Перевязанный и уложенный. Девушка в грубой бумажной коричневой упаковке. Мне пришло в голову, что я, зная по распределению веса, где голова, а где ноги, забыл, где перед, где спина. Значит, либо ее усадил, либо…

Тошнотворный, вязкий, липкий ужас блокировал мозг, лишил возможности думать и двигаться. Содрогнувшись, я с грохотом бросил на место металлическую крышку, плотно закрутил болты. Только выпрямившись, почувствовал, что вспотел, рубашка, пиджак, пояс брюк насквозь промокли.

Быстро пробежал крышу, убедился, что меня никто не видит, спрыгнул на деревянный навес, оттуда на тротуар. Идя к входу, свернул, услыхав предупредительный автомобильный гудок. На прием прибыли очередные гости. Я не стал спешить и пропустил их к лифту.

Глава 18