Бледное пламя

Прошла зима. Зубянкой и белянкой
Май населил тенистые полянки^{53}

.Скосили лето, осень отпылала,
Увы, но лебедь гадкая не стала
Древесной уткой^{54}. Ты твердила снова:320: "Чиста, невинна — что же тут дурного?Мне хлопоты о плоти непонятны.
Ей нравится казаться неопрятной.
А девственницы, вспомни-ка, писали
Блестящие романы. Красота ли
Важней всего?.." Но с каждого пригорка
Кивал нам Пан, и жалость ныла горько:
Не будет губ, чтобы с окурка тон
Ее помады снять, и телефон,
Что перед балом всякий миг поет
330: В Сороза-Холл, ее не позовет;Не явится^{55} за ней поклонник в белом;В ночную тьму ввинтившись скользким телом,
Не тормознет перед крыльцом машина,
И в облаке шифона и жасмина
Не увезет на бал ее никто...
Отправили во Францию, в шато.

Она вернулась — вновь с обидой, с плачем,
Вновь с пораженьем. В дни футбольных матчей
Все шли на стадион, она ж — к ступеням
340:

Библиотеки, все с вязаньем, с чтеньем,Одна — или с подругой, что потом
Монашкой стала, иногда вдвоем
С корейцем-аспирантом; так странна
Была в ней сила воли — раз она
Три ночи провела в пустом сарае^{56},Мерцанья в нем и стуки изучая.
Вертеть слова любила^{57} — "тень" и "нет",И в "телекс" переделала "скелет".
Ей улыбаться выпадало редко —
350: И то в знак боли. Наши планы едкоОна громила. Сидя на кровати
Измятой за ночь, с пустотой во взгляде,
Расставив ноги-тумбы, в космах грязных
Скребя и шаря ногтем псориазным,
Со стоном, тоном, слышимым едва,
Она твердила гнусные слова.

Моя душа — так тягостна, хмура,
А все душа. Мы помним вечера
Затишия: маджонг или примерка
360:

Твоих мехов, в которых, на поверку,Ведь недурна! Сияли зеркала,
Свет — милосерден, тень — нежна была.
Мы сделали латынь; стеною строгой
С моей флюоресцентною берлогой
Разлучена, она читает в спальне;
Ты — в кабинете, в дали дважды дальней.
Мне слышен разговор: "Мам, что за штука
Вестальи?" — "Как?" — "Вес талии". Ни звука.

Потом ответ твой сдержанный, и снова:
370:

"Предвечный, мам?" — ну, тут-то ты готоваИ добавляешь: "Мандаринку съешь?" —
"Нет. Да. А преисподняя?" — И в брешь
Молчания врываюсь я, как зверь,
Ответ задорно рявкая сквозь дверь.

Неважно, что читала, — некий всхлип
Поэзии^{58}

новейшей. Скользкий тип,Их лектор, называл те вирши^{59} "плачемЧаруйной дрожи", — что все это значит,
Не знал никто. По комнатам своим
380: Разъятые тогда, мы состоим,Как в триптихе или в трехактной драме,
Где явленное раз живет веками.

Надеялась ли? — Да, в глуби глубин.