Бледный всадник, Черный Валет

Что же делать ведьме? Полина не пыталась сбежать из психушки («Не психушка, а богадельня! Лучшим людям — почетную старость!» — самодовольно поправил бы ее обер-прокурор) — бежать было некуда, а от себя не скроешься даже в самой глубокой норе…

Шарканье шлепанцев прервало ее унылые размышления. Санитарка, одетая в синий халат с заплатами, забрала у нее пустую миску и сунула в руки кружку с каким-то пойлом.

— Это еще что такое? — спросила ведьма, дергая носом.

— Вино, — буркнула грудастая и задастая девка, хмурая по причине болезненных месячных. — Велели раздать. Праздник сегодня. Отцу-основателю восемьдесят годочков стукнуло, дай ему бог здоровья!..

Действительно. Как она могла забыть? Выходит, не напрасно лечила слабенькое сердечко старого ублюдка — вон сколько протянул!..

Полина отхлебнула из кружки. Вино было кислым. Пришлось выплеснуть его в кадушку с пальмой.

— Какого хрена? — брызнула слюной санитарка, которой осточертели капризные пациенты — в основном те, кого обер-прокурор лично отправил на «заслуженный отдых». Санитарка не понимала, чем они недовольны, — неужто на Даче лучше?

— Проваливай! — сказала ведьма и швырнула кружку в дверь. — Еще раз принесешь это дерьмо — так закупорю твою дырку, что трахаться не сможешь! В сортире взорвешься!..

Как ни смешно, но ее угрозы еще действовали. Она сохраняла остатки былого авторитета — как легендарная соратница Великого Реаниматора, страдающая старческим слабоумием и потому непредсказуемая. В результате девка подняла кружку и направилась к выходу, пережевывая проклятия лошадиными зубами.

— Стой! — рявкнула ведьма — теперь уже исключительно из бабьей вредности. — Поди сюда, мурло! Слушай программу на сегодня. После завтрака отвезешь меня в парк. Желаю видеть золотую осень!..

— Тю! — сказала санитарка, выпячивая толстые губы. — Ну вы даете! Все еще зеленое, как… как…

— Как твоя моча! — закончила ведьма. — Много болтаешь. Тащи кресло, едем кататься.

Девка фыркнула и с достоинством удалилась, виляя литым задом. Через пять минут от достоинства ничего не осталось, а до ушей ведьмы донесся визг из женской уборной:

— Зеленая! Зеленая!.. Ой, мамочки! Ай, помогите! Изведет меня старуха!..

Полина посмеивалась, обрывая листья с пальмы — с той ветки, до которой могла дотянуться. Она была удивлена не меньше санитарки, но не подавала виду. Неужели сила возвращается? Не к добру это, ох не к добру…

Девка пронеслась по коридору, будто взбесившаяся ломовая лошадь, и бухнулась ведьме в ноги. Подол ее халата был задран до груди вместе с нижней юбкой, и обнажились мощные ляжки.

— Не губи, матушка! — завыла девка. — Прости меня, глупую! Я ж тебя люблю, как родненькую!..

— Цыц, дура! Не ори — Матвеича разбудишь. — (Матвеич был когда-то Председателем управы, смещенным со своего поста за попытку создать муниципальную милицию, которая подчинялась бы лично ему. На старости лет бывший Председатель стал страшным матерщинником). — Поняла теперь, кто тут главный?

— Поняла, поняла! Я для вас… в лепешку расшибусь! Все что угодно сделаю!..

— Тогда кресло тащи, сколько раз повторять! Быстрее. И достань-ка мне махорочки…

— Сию секунду, матушка!.. А как насчет… ну… того?..

— Да успокойся, корова ты эдакая! Пожелтеет. И подол опусти, нечего Матвеича дразнить. Он еще мужик крепкий. Увидит тебя в исподнем — и в бане прижмет. Вот тогда и верещать будешь!

У ведьмы резко улучшилось настроение. Она подмигнула санитарке, но той было не до шуток. Девке и в голову не могло прийти, что у нее проблемы не с нижней частью организма, а с цветовосприятием. Она даже слов таких не знала. Обещание Полины успокоило ее, но лишь отчасти. Во всяком случае, на здоровье санитарка до сих пор не жаловалась. Переместить тощенькую старушку в кресло на колесиках не составило для нее ни малейшего труда. Затем она тщательно укутала ноги ведьмы собственным рваным пледом, чего раньше никогда не делала.

Спустя всего пару минут Полина получила полстакана хорошего самогона, кисет с махоркой и впервые за десять лет скрутила себе папироску. Она решила напоследок хотя бы пожить в свое удовольствие и ничего умнее придумать не сумела, несмотря на громадный жизненный опыт. И, наверное, никто на ее месте не придумал бы…

Кресло прогрохотало по коридорам боевой колесницей, в которую была впряжена одна двуногая лошадь. По пути были разбужены немногочисленные обитатели психушки («Богадельни, курица ты склеротичная!»). Матвеич спросонья протрубил, чего с ним не случалось даже от страха в те времена, когда он находился под следствием. Полина наплевала на запреты и дымила папироской, чувствуя себя так, словно сбросила лет сто — в натуре, а не по видимости. Проносясь мимо висевшего на почетном месте и обязательного для всех городских учреждений портрета Отца-основателя, она метко плюнула в ненавистное изображение. Заднюю дверь она открыла правой ногой.