Бледный

Что у жены? Дом, дочь, наследство, собственность и мужчины, готовые с удовольствием отобрать её у него, живого или мёртвого. Стоит ей захотеть развода — он окажется гостем… Он вдруг представил, как она обнимает Глусского и впускает в себя… представил шквал её чувств, отданных другому… Бросило в жар.

Лена — та степень Женственности, которая ему по силам, которую он смог освоить. Каждому — оптимальное. Потому, он знал, было бы напрасным давать ему, скажем, журнальную модель в косой юбке. Даже на картинке она вызывает ступор и превосходит его масштабом. Оскорблением было бы отдать идеал в пользование тому, кто немощен этот идеал объять. Сколько мужчин спешат мимо небесных фей к земным. Вот Лена — его. Лене он соответствует. Но он её потерял…

Терял и дочь. В любом человеке есть родовая тяга. Пусть Катя пока с ним, но, выяснив, что отец её — не Девяткин, она пожелает отца по крови, Глусского… Зов крови мощен. Он сам хотел бы найти родителей, томился по ним странной тоской… Плюс Глусский богат. Многое дочери и сейчас вынь да положь. Придёт день, когда он не сможет дать, а Глусский, миллиардер, сможет, — и дочь, естественно, предпочтёт дающего. Это реальность… Пусть он считает, что любит дочь больше, — но как доказать? А коль заявил, что любишь, — будь готов снять с неба луну, иначе не поверят! Он это сможет с жалким своим окладом? Нет… А чувства внутри ничего не значат. Данте с Петраркой изливали страсть стихами, что не помешало воспетым жить с другими… О, как важна материя! Как слабо чувство! Он вот кипит, а чем подтвердит любовь? Глусскому же кипеть не надо: скажет, что любит, да и подарит остров… И Лена вправе уйти к нему, потому что, если даже есть царствие небесное, земная-то жизнь одна, и прожить её хочется с блеском.

Любовь?

Страсть?

С чего считать себя совершенством? Что в нём такого, чем он интересен женщине? Собственно, их свёл случай. Будь Лена в иной компании, мужем стал бы кто-то другой. Он и сам грезит девушкой в косой юбке, не отдавая себе отчёта в причинах такой тяги. Он в жизни видел столько женщин, ему интересных! Собственно ЖЕНЩИНА с большой буквы разбита на малых, так сказать, женщин: в одной есть то, чего нет в другой. Собственно, и МУЖЧИНА разбит на миллиарды мужчин. Естественна как раз страсть ко многим. Естественно, чтобы менять партнёров. Не будь злого инстинкта, отягчающего любовный обмен надрывом, драмами и слезами, менялись бы, наверное, все — что, кстати, и позволяют себе богатые… Главное, что внутри него самого нет оправдания его чувствам. Дева в Жуковке рассказала о псе, спавшем на трупе друга. Такая любовь есть? Есть. Дева в Жуковке, что торчит под дождём, чтоб узнать о подруге, — пример. Любит ли так Девяткин? Нет. Он любит нормально. Как принято. Без исступления… Сама постановка вопроса, любит ли он, — свидетельство, что не любит. Визиты живого пса к мёртвому говорят: любовь не знает преград, не знает даже такого могущественного врага, как смерть. Тем более не должна любовь знать сомнений… То есть, побыла Лена с ним — но вправе побыть и с Глусским. Ибо — живая. Живое же — переменчиво. Переменчивость — предикат живого. Не переменчиво мёртвое, — да и то иллюзия; проживи мы в одном месте век, видели б, как меняются скалы.

Всё сводится к тому, куда теперь деться.

Купят квартиру, чтобы он съехал? Он согласится. Он будет жить там, куда его переселит новый любовник. Съедет… А Глусский с Леной — в постель, она ощутит наслаждение, может, большее… Девяткин швырнул банку с пивом в стену. Лучше представить, что мира нет. Нет ничего, кроме ванны под ярким светом…

Однако всё есть, ударила мысль.

Есть Глусский с членом и миллиардом, есть Катя, которая уже не его дочь, есть сбой карьеры и мент, видящий его «насквозь», а также туман и клоун…

Он вздрогнул. Он смотрел в стену, на кафель с тёмным пивным пятном, и знал, что миг назад справа, в окне, висел образ. Вновь посмотреть туда значило увидеть — либо же не увидеть. Значит, что-то с психикой не в порядке. Клоуна не могло здесь быть, даже если нитка, которой он вцепился в розы, каучуковая. Ванная к северу, а залётный гость болтался за западной стеной ближе к югу. Наверное, вот что, думал Девяткин: там отразилось движение его рук или банка пива… или, бывает, сова мелькнёт, а кажется — призрак… И он повернулся опять к окну..

Звон пронзил его, он не сразу понял, что звонят в дверь. В халате быстро спустился в холл и, раскрыв дверь, мимо присланного тестем качка вышел, чтобы в темноте, подсвеченной из окон, двинуться к западу. Наверху, в ванной комнате, горел свет, клоуна не было. Клоун плавал над розами.

— Пётр Игнатьич?

— Что вам?

— Мне приказали, чтоб я остался.

Девяткин пошёл к дверям говоря:

— Не суйтесь! — Услышав, что присланный двинулся следом, он обернулся. — Ну?

— Я должен, Фёдор Иванович приказал…

— Нет. Позвоню в милицию… или вышвырну вас. Вы мне не нужны.

— Но, Пётр Игнатьич…