Бледный

Он думал: сказать ли о салоне? Кастальская многое вытрясла из него и многое предвидела — и могла всё открыть. Милиция к ней приедет. Вопрос: расскажет она им то, что чувствует, и поверят ли они ей? Но всё-таки салон — алиби. То, что он проторчал в салоне и даже там дрался, — алиби.

— Я был в салоне «Гнозис», — сказал он. — Малый Васильевский, три. Там вывеска. Гадалка. Кастальская Римма Павловна. Был у неё долго… А из Москвы уехал в одиннадцать. На такси. Номер не помню. О чем сожалею. Впредь буду запоминать приметы и номера автобусов… Виктор Игнатьевич, — поднял он голову, — если вы ей заплатите, она так увидит, что вы повесите на меня все российские убийства и, может быть, европейские. Она Фрейда знает.

Следователь шагнул к нему, чтоб ударить. Но он продолжал смотреть с усмешкой. Откуда-то взялась лёгкость — видимо, оттого, что в чехле не Лена или Катя, а кто-то чужой. Оттого, что поражение не состоялось, а он временно победил.

— Требую адвоката, — повторил он.

— Не рыпайся. — Следователь прошёл за стол и вынул лист. Девяткина опять охватил страх. Такой же лист, как оставила Лена. — Знаешь, что тут написано? Тут не Фрейд. Тут — за что таких сук, как ты, мочат…

— Требую адвоката, — твердил он.

— Понасмотрелись Америки, где про этих про адвокатов… — Следователь повёл плечом, поправляя ремни кобуры, и начал: — Тут заявление от гражданки Неёловой Александры Павловны. Ты её изнасиловал. К вам применили меру пресечения в виде задержания до выяснения обстоятельств. Словил? Адвоката по-прежнему звать? Будем колоться? Чистосердечное признание является смягчающим обстоятельством. В зоне будешь, бля, петухом.

— Бред, — твердил Девяткин потерявшим вдруг звучность голосом. — Я не знаю такую… Не знаю!

— Думаешь, ты один такой? Все врут, — следователь хмыкнул, — сперва… Понял, что я тебя здесь не просто так, а по факту, который пахнет серьёзнейшим уголовным делом? Как всё завязалось? Гибнет шлюха, ты её только что подвозил. Мы вызываем вас, вы открещиваетесь, ни при чём. Отпускаем. Вдруг этот труп, — кивнул он на стол, — и заява от пострадавшей. Не на меня, не на Сидорова — на вас…. Проблемное совпадение. Ещё в прошлый раз, Пётр Игнатьевич, стоило бы вас забрать в кутузку. Промашка… Сейчас бы и заявления не было, и убитой. Вам показать её?

Он мотнул головой.

— У вас доказательств нет. На этой… Неёловой… нет моих отпечатков… спермы нет.

— Нет. Потому что… — Следователь закурил. — …Пишет, что… Зачитать? Вы её, Пётр Игнатьевич, «в извращённой форме». Женщина в туалет сходила, рот сполоснула — и нет следов. Постирала одежду, чтобы отмыться. Думаете, будет с вашим дерьмом ходить? Я б вам руки не подал, не то что… Не любите вы, гад, женщин… Поправлюсь: любите, да не так… Адвокаты таких, как вы, защищать не рвутся! Женский вопрос — особенный. Вижу реакцию вашей жены, с ней тоже придётся общаться, как ни прискорбно. Дело серьёзное. Надо вызвать…

— Фото у вас есть? Истицы? — спросил Девяткин.

— Это другой расклад… — оживился следователь. — Опишете пострадавшую — следствие факт учтёт.

— Описываю. Лет тридцать, без макияжа, лошадиная внешность; может быть, бархатные штаны… Если и не штаны, то что-нибудь выходящее из ряда вон, что-нибудь простоватое, как у парня…

— Точно. — Следователь смотрел на фото. — Вы поумнели, будем работать. Вы мне напишете всё, как было. И вы пойдёте, Пётр Игнатьевич, в КПЗ с лёгким сердцем думать над жизнью.

— Когда я её насиловал?

— А ударение, Пётр Игнатьевич, на первом слове? Или на слове «её»? Ударение-то где? Если есть ещё жертвы, вы не стесняйтесь! Я ваш, поверьте мне, лучший друг! Как вас обрисую — так и пойдёте в суд.

— Пока эту… Неёлову… когда я насиловал? Не припомню… Чтоб сроки в заявлениях совпадали, — шептал Девяткин, поёживаясь. — Ведь разнобой, Виктор Игнатьевич, нам не нужен.

— Банковский спец! Любишь чёткость? Ты, Пётр Игнатьевич, — радовался следователь, — насиловал ночью, где-то под полночь в среду. Припоминаешь? Ай, как погано! Вышел ты от меня во вторник и, значит, день спустя опять за своё? Может, и эту узнаешь? — Следователь, рванув замок, так быстро открыл мёртвое выпачканное лицо с открытым синюшным ртом, что Девяткину почудилось, будто это Лена.

— Хоть ты трахал, — внушал следователь, — в темноте, может, и не видя её, но совет мой — признайся. Тут парадокс: чем больше признаешь — тем будет легче. Раньше тебе бы вышка. Сейчас же смертную отменили. Если пойдёшь случайным, пошлют в обычную зону, там тебя будут иметь. Представь: тебя, умного, который ходил в дорогом костюме и ездил на тачке в полета тысяч баксов, будут иметь в очко? Теперь дальше… — Он затянулся дымом сигареты, предвкушая сенсационное дело. — Другой случай, если рецидивист-маньяк. Таких ссылают в зону со спецрежимом, даже дают камеру на двоих-одного. К таким почёт от зэков и от начальства, как к ненормальным. Маньяки идут по другой шкале.

Девяткин думал.