Бледный

— Будем уходить от конкретики, — вздохнул Сытин. — Будем искать не вещи, будем искать корни. Мы ушли от них в фальшь, отчуждены от Вселенной, лишились универсальности, стали эндемиками, которые способны жить лишь в конкретной точке и нигде больше… Ценность хаоса? Хаос возвращает к истине, к жизни подлинной. Отверженная изначальная жизнь имеет во сто крат большее право на бытие. Небытие способнее бытия — способней, раз бытие без него не может. Сказано, что в конце дней будут войны и землетрясения. Сказано об Антихристе, который не монстр, а личность, — в силу своего дара он покончит с этим миром. Миром, осуждённым провидцами, но охраняемым теми, кому он выгоден, — с виду почтенными, респектабельными людьми. Имеет Антихрист право? Вот от чьего имени говорит политик? От имени групп, от нации. От чьего имени говорит наставник, Будда или Нил Сорский? От космоса. От чьего имени говорит Антихрист? От хаоса, как от жизни, которая превосходит нашу… Вот точный научный факт, — сказал вдруг Сытин. — Открыли, что кроме изученной части космоса есть области «чёрных дыр», тёмной материи и энергии, функционирующие иным порядком… впрочем, «порядок» здесь неуместен, не то словцо. В них не действуют известные нам законы, объём же их — девять десятых мироздания. Там иные образы времени, пространства и всех известных Земле процессов, — об этом есть изумительные книги, вроде Страбоновых о неведомых землях… Думаю, это хаос, который был прежде и здесь… Кажется, — говорил Сытин, — за кучу навоза принят огромный пласт, на котором мы, хомо сапиенс, построили свой сарай. Есть сказка о сослагательном наклонении — якобы мир таков, как есть, иного не могло быть. Но это ложь: считая данность истинной, мы её почему-то без конца реформируем, а это указывает на ложь… Признать, что бесконечность зла, а мы в борьбе с ней делаем мир добрее, — страшное самомнение, дерзкий апломб тех, кто не может создать не только себя, но и вошь… Пора вернуться в реальность, проглядывающую сквозь трещины нашей фальши… Это — подвиг Антихриста, как его называет земная власть. Он будет говорить от имени тёмной энергии и материи, от имени «чёрных дыр»… Уверен, так и будет. Нет оснований считать мир лучшим, если из нашей памяти всплывает тоска по счастью… Есть о чём тосковать, есть! О девяноста процентах мира, сведённых ко злу, к навозу под грядку лучшего, признанных тьмой — но являющихся сверхсветом, как бывает, если глядишь на солнце, а в глазах тьма… Ценность, спрашиваешь? Ценность в новой и полной жизни, которая будет! Ценность в ярких, дивных красотах! Ни то, ни другое Адам не вынес. Он упростил эстетику и дух хаоса. Он признал их злом. Их надо вернуть — вернуть гекатонхейров, горгон, тифонов. Надо вернуть… Пока не пришли иные.

— Кто? — вздрогнул Девяткин.

— Они, — сказал Сытин. — Жители хаоса. Некий вид жизни.

— В космосе?

— В тёмных энергии и материи.

— Где это?

— Там, где хаос… — Сытин, помедлив, отвёл взор, — Рядом, везде. Он в нас.

— А я при чём? — бормотал Девяткин. — Я, что, предтеча хаоса?

— Может, и нет… — Сытин взглянул на Тоню. — Хаос могуществен, потому что вмещает все возможные структуры. Вывод: сущности хаоса, о которых рассказывает миф, истиннее, чем мы. Почему же они погибли, если они лучше? Но и Христос погиб. Серость разрушит лучшую из мозаик. Палка с её функцией убивать сделала своё дело, повернув мир к серости. Сила всегда проста. Антихрист придёт не с силой. Он поведёт туда, где всё будет всем, где нам потребуются сто глаз Аргуса, чтоб охватить красоты, и мощь титанов, чтобы дышать свободой… Вдруг ты избран? — в упор спросил Сытин. — Может, ты больше того, во что вмещён. Вдруг ты не дистиллированный, как Моцарт, который, жалкий недоросль, был богом музыки? Ведь формально, — закончил он, — твой многолетний уход за розами был поклонением хаосу… Может, поэтому он и здесь?

Оба молчали.

Когда за окном забрезжило, Девяткин встал.

— Тоня пусть спит, — сказал он. — А я поеду… Много дел. Много.

Сытин пожал ему руку и сказал:

— Мир так ждёт счастья, что, я надеюсь, вдруг ты Антихрист? Но страшно — знаешь что?

— Что?

— Жить бледной тенью, имея великий дар.

Девяткин вышел.

Пятница

Он возвращался, в голове его путались древнегреческие чудища и библейский лик Зверя из Апокалипсиса. Дано ему воевать святых и победить их; дана ему власть над всяким племенем; на рогах его диадемы, а в голове хула Богу… Он даже тронул лоб — проверить, не выросли ли рога. Болезненный натиск образов, страхов и напряжения вызывал желание стряхнуть их. В Жуковке он вылез из автобуса и помедлил. Совсем рядом, за плотным туманом, — здание милиции. Сунув руки в карманы брюк, он стоял, как пьяный. Ведь можно сдаться…

Чему, однако?

Законам? Мнениям? Этике и эстетике, для которых он маньяк? Сдаться предвзятым выдуманным представлениям? Сдаться — лжи? Но, если он туда пойдёт, получится, что он раб глупости. Пусть сами придут…