Блеф

Судороги внезапно прекратились, и он остался лежать в позе эмбриона. Гимли не мог пошевелиться. Попытался усилием воли моргнуть, согнуть палец, но понял, что совершенно не контролирует свое тело. На мгновение ему показалось, что все закончилось. Кто-нибудь найдет его, кто-нибудь должен был слышать его вопли. Обитатели Джокертауна хорошо знают, что делать. Отнесут его к Тахиону.

Но все еще не кончилось. Сломанная рука торчала прямо у него перед глазами, и он увидел, как торчащий из нее обломок кости начал растекаться, как свеча, которую положили в печку. Он почувствовал, как его тело становится мягким, расползается, будто превращаясь в жидкость. Кожа надулась и вспухла, как воздушный шар, распираемый потоком кипящей воды. Он хотел закричать, но не смог даже открыть рот. И глаза. Мусорные баки, сломанная рука, стена – все растворилось и исчезло. Мир померк, а потом исчез вовсе. Он не мог вдохнуть. Почувствовал, что задыхается, не в состоянии вдохнуть воздух.

По крайней мере, у Кристалис есть этот долбаный пиджак. Мысль эта поразила его своей окончательностью.

Раздался звук, похожий на звук рвущейся бумаги, который отпугнул любопытную крысу, подбиравшуюся поближе к странному объекту, лежащему на земле. Гимли не видел и не слышал его. Лишь почувствовал, будто добела раскаленная кочерга пронзила ему спину. Посередине его спины появилась небольшая трещина. Она медленно росла, и его плоть разрывалась, расходясь в стороны длинными рваными дырами.

Пребывая в беззвучной пустоте, наполненной отчаянием, Гимли подумал, не умер ли он уже и не попал ли в тот самый вечный ад, который Миша предрекала ему и всем остальным джокерам. В его мыслях родился беззвучный крик, проклятие Мише, проклятие Хартманну, проклятие Дикой Карте и всему этому миру.

А потом он погрузился в спасительное небытие.

Среда, 12.45

Видение наяву настигло ее, когда она открывала дверь склада. Покрытая граффити краска на стене поплыла перед глазами, дверь осела, будто свинцовая фигурка, которую бросили в огонь.

Во тьме она услышала смех – смех Хартманна. Перед ее глазами дергались ниточки, на которых висели марионетки. Миша отпрянула, ниточки натянулись и рванулись вверх. Она увидела, что на ниточках болтается сутулая фигура. Злоба, которой было искажено лицо фигуры, ошеломила ее. Прыщавое мальчишеское лицо, но оно было наполнено таким первородным злом, что, казалось, само его дыхание было отравленным. Она помнила это лицо по прошлым видениям. Кривая жестокая ухмылка, глаза, горящие предвестьем боли. Создание глядело на нее, дергаясь на ниточках, безмолвно, на одном месте. И раскатами грома грохотал смех Хартманна.

А потом все исчезло. Вот дверь, вот ее рука, уже готовая повернуть ключ.

– Аллах, – тихо сказала она и покачала головой. Но это движение не помогло ей избавиться от чувства нависшей угрозы. Образы видения все еще стояли перед ее глазами, она слышала, как колотится ее сердце. Щелкнул замок, и она широко распахнула дверь.

– Гимли? – окликнула она. – Привет.

Внутри склада было темно, как в ее видении, и пусто.

Пульс грохотал в голове Миши, демон из видения был готов вернуться здесь, во мраке. Перед глазами кружились искорки света, голова закружилась.

Дверь офиса распахнулась, и яркий свет ламп едва не ослепил ее. Появилась тень. Миша вскрикнула.

– Прости, Миша, – послышался голос Арахиса. – Не хотел тебя напугать.

Его рука протянулась вперед, будто чтобы похлопать ее по плечу, и Миша отшатнулась. Рука джокера повисла в воздухе. Нахмурившись, Миша взяла себя в руки.

– Где Миллер? – резко спросила она.

Рука Арахиса упала, и он печально уставился на бетонный пол. Его нескладные плечи поднялись.

– Не знаю. Он должен был прийти несколько часов назад, но я ничего о нем не слышал. Напильник, Саван и Видео были здесь, сказали, что скоро вернутся. Они со мной не остались.

– Что случилось, Арахис? Тебя никогда одного не оставляли.

– Поляков… он позвонил. Сказал, чтобы передали Гимли, что Маки здесь, в Штатах. Сказал, что бумажный «след» – совершенно официальный. Из правительства. Сказал передать Гимли, что он опасается, что Хартманн все знает. Все.

– Гимли это знает?

– Нет еще. Я ему должен сказать. Подождешь вместе со мной?

– Нет.

Она сказала это слишком поспешно, слишком резко, но не попыталась смягчить, объяснить.

– Я говорила с Сарой. Мне нужен пиджак. Мы отнесем его Тахиону.

– Ты не сможешь взять пиджак. Гимли с собой забрал. Придется его ждать.

Миша лишь пожала плечами, удивив Арахиса, который ожидал, что она взорвется от ярости.

– Пойду в мою комнату. Вернусь сюда позже, – сказала она, разворачиваясь к двери.

– Я не ненавижу тебя, – послышался у нее за спиной детский голос Арахиса. – Я не ненавижу тебя за то, что тебе повезло с Дикой Картой, а мне – нет. Я даже не ненавижу тебя за то, что ты и Нур делали с такими, как я. Наверное, у меня есть много причин ненавидеть тебя, но я не могу, потому, что мне кажется, что этот проклятый вирус, на самом деле, терзает тебя куда хуже, чем меня.

Миша не повернулась, но замерла, услышав первые его слова.